Стивен Кинг - Бессонница

Он снова взглянул на нацарапанные на голубом разлинованном листке слова: Если я начинаю, я действую стремительно, чтобы успеть потом что-то еще. Почерк не его собственный — это столь же очевидно, как то, что «Кладбищенские ночи» не его книга.

— Только теперь она моя; Дор отдал ее мне, — сказал Ральф, и холодок снова прошел по его спине тонкой полоской, как трещинка на ветровом стекле.

А какое еще объяснение может прийти на ум? Ведь не мог этот баллончик сам влететь тебе в карман. Равно как и листок бумаги.

Ощущение, будто чьи-то невидимые руки подталкивают его к разверзшейся пасти какого-то туннеля, вернулось. Чувствуя себя словно во сне, Ральф снова пошел на кухню. По дороге он скинул серый пиджак и бросил его на ручку дивана, даже не думая о том, что делает. Некоторое время он простоял в дверном проеме, пристально глядя на календарь с картинкой, где двое смеющихся мальчишек вырезали бумажный фонарик; глядя на завтрашнее число, обведенное в кружок.

Отмени встречу с тем, кто втыкает булавки, сказал тогда Дорранс; таково было его послание, и сегодня тот, кто втыкает нож, в той или иной степени повторил его. Черт, высветил неоновыми огнями.

Ральф отыскал номер телефона в «Желтых страницах» и набрал его.

— Вы звоните в офис доктора Джеймса Роя Хонга, — сообщил ему приятный женский голос. — В данный момент никто не может вам ответить, так что оставьте ваше сообщение после звукового сигнала. Мы свяжемся с вами, как только сможем.

Автоответчик издал сигнал. Твердость собственного голоса поразила самого Ральфа. Он произнес:

— Говорит Ральф Робертс. Мне назначен прием на завтра, в десять часов. Прошу прощения, но мне не удастся прийти. Кое-что произошло. Спасибо. — Он сделал паузу, а потом добавил: — Разумеется, я заплачу за прием.

Он закрыл глаза и повесил трубку, а потом прислонился лбом к стене.

Что ты делаешь, Ральф? Ради всего святого, что, по-твоему, ты делаешь?

«Путь обратно в Райский Сад неблизок, родной».

Ты не можешь всерьез думать то, что думаешь… или можешь?

«…неблизок, так что не надо стонать по мелочам!»

Что ты на самом деле думаешь, Ральф?

Он не знал; он понятия не имел. Что-то насчет судьбы, надо полагать, и о встречах в Самарре. Точно он знал лишь то, что круги боли растекались от маленькой дырочки в его левом боку — дырочки, которую проделал парень с ножом. Фельдшер из «Скорой помощи» дал ему полдюжины болеутоляющих таблеток, и он полагал, что ему стоит принять одну, но сейчас он слишком устал, чтобы подойти к раковине и налить стакан воды… А если он так устал, что не может проковылять по одной маленькой говенной комнатушке, то как, скажите на милость, он сумеет когда-нибудь одолеть долгий путь обратно в Райский Сад?

Ральф не знал, и в данный момент его это не волновало. Он хотел лишь стоять там, где стоял, прижавшись лбом к стене и закрыв глаза, чтобы не надо было ни на что смотреть.

Глава 8

Пляж тянулся длинной белой полосой, как шелковая оборка на кайме ярко-голубого моря, и он был совершенно пуст, если не считать круглого предмета ярдах в семидесяти. Этот круглый предмет был размером примерно с баскетбольный мяч и вселял в Ральфа страх, бывшим одновременно и глубоким, и — по крайней мере в данный момент — безосновательным.

Не подходи к нему близко, сказал он себе. Есть в нем что-то поганое. Что-то по-настоящему плохое. Это черная собака, лающая на голубую луну, кровь в раковине, ворон, усевшийся над дверьми на бюст Паллады у порога моего[38]. Лучше не подходи близко к нему, Ральф, тебе не нужно подходить к нему близко, потому что это один из прозрачных снов Джо Уайзера. Ты можешь просто повернуться и убраться прочь, если захочешь.

Только ноги все равно понесли его вперед, так что, может, это и не был прозрачный сон. И еще, он не был приятным — ни капельки. Потому что чем ближе он подходил к предмету на пляже, тем меньше тот походил на баскетбольный мяч.

Это был самый реалистичный сон из всех, когда-либо снившихся Ральфу, и тот факт, что он знал, что это ему снится, на самом деле, казалось, усиливал ощущение реальности. Прозрачности. Он чувствовал ласковый рыхлый песок под босыми ногами — теплый, но не горячий; он слышал скрежещущий, каменистый рев набегавших волн, когда они обрушивались на берег и раскатывались по низине пляжа, где песок блестел, как мокрая загорелая кожа; он чувствовал запах соли и высохших водорослей, сильный, вызывающий слезы запах, будивший воспоминания о летних каникулах, проведенных на пляже Олд-Орчард-Бич, когда он был ребенком.

Эй, старина, если ты не можешь изменить этот сон, может, тебе лучше вырубить выключатель и выскочить из него — иными словами, разбудить себя, и не мешкая.

Он одолел половину расстояния до предмета на пляже, и теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что это такое — не баскетбольный мяч, а голова. Кто-то закопал человека по самый подбородок в песок, и… вдруг Ральф понял, что надвигается прилив.

Он не выскочил из сна; он пустился бегом. Когда он побежал, пенистый край волны коснулся головы. Та раскрыла рот и начала орать. Даже в диком крике Ральф тут же узнал голос. Это был голос Кэролайн. Пена следующей волны побежала вверх по пляжу и окатила волосы, прилипшие к мокрым щекам головы, Ральф побежал быстрее, зная, что он почти наверняка опоздает. Прилив быстро прибывал. Он утопит ее задолго до того, как Ральф сумеет высвободить из песка ее закопанное тело.

Ты не должен спасать ее, Ральф. Кэролайн уже мертва, и случилось это не на каком-то пустынном пляже. Это произошло в палате 317 Домашнего центра Дерри. Ты был с ней до конца, и слышал ты тогда не звук прибоя, а звук дождя с градом, бьющего в окно. Помнишь?

Он помнил, но тем не менее побежал быстрее, взметая позади себя клубы песка.

Ты все равно никогда не доберешься до нее; ты ведь знаешь, как это бывает во сне, верно? Каждая вещь, к которой ты несешься, превращается во что-то другое.

Нет, в стихотворении говорилось не так… Или так? Ральф точно не помнил. Сейчас он ясно помнил лишь одно: стихотворение кончалось слепым бегством повествователя от чего-то жуткого, смертельного,

(увижу его, если обернусь)

гнавшегося за ним по лесу… Охотившегося за ним и приближавшегося.

И все же он приближался к темному предмету на песке. Предмет при этом не превратился во что-то другое, и когда он упал на колени перед Кэролайн, то тут же понял, почему не смог узнать свою жену, с которой прожил сорок пять лет, даже с близкого расстояния: что-то было жутко неправильно с ее аурой. Та прилегала к ее коже, как грязный мусорный мешок. Когда тень Ральфа упала на нее, глаза Кэролайн взметнулись вверх, как глаза лошади, разбившей ногу в прыжке через высокий забор. Она делала торопливые и испуганные вдохи и выдохи, и с каждым выдохом воздуха струйки черно-серой ауры вылетали из ее ноздрей.