Татьяна Корсакова - Проклятое наследство

– Почему?

– Потому что дверь была заперта изнутри. Нам пришлось выломать замок, чтобы попасть в комнату. Она кричала… Она так кричала… Молила о пощаде… – Антон всхлипнул, закрыл лицо руками. Пожалуй, Катька была единственным человеком, которого он любил. Он даже себя так не любил, как свою беспутную жену.

– И кто же на нее напал? – На следы волчьих лап Матрена Павловна старалась не смотреть.

– В том-то и дело, – сказал Сева озадаченно, – когда мы выломали дверь, в комнате никого не было. Только она…

– То есть как не было? Испарился он, что ли? – Стараясь не замараться в крови, Матрена Павловна подошла к окну.

– Окно заперто, я уже проверил, – послышался голос Туманова. Явился. И девку с собой притащил. А девке-то страшно, но не уходит, не хочет страх свой показывать.

– Дверь заперта, окно заперто, госпожа Кутасова мертва, а убийцы и след простыл.

– И как такое может быть, Клим Андреевич?

– Она так кричала, – повторил Антошка, – словно призрака увидела. Я расслышал, как она сказала, этого не может быть…

– И о пощаде просила, – подтвердил Подольский.

– У кого? У зверя? У призрака? – поинтересовалась Матрена Павловна не без ехидства. – И скажет мне уже кто-нибудь наконец, куда он подевался из запертой комнаты?!

Из запертой комнаты… А Наташенька в своей спальне одна, тоже заперта… В глазах потемнело, в коридор Матрена Павловна выходила, ничего перед собой не видя, едва ли не на ощупь. Так же, на ощупь, брела по коридору, столкнулась с кем-то в черном, с черным же лицом. Баронесса шла на запах крови, и маску надела соответствующую, с крючковатым, точно у стервятника, носом. Но Матрене Павловне было не до того. Только бы с Наташенькой все оказалось хорошо.

Дверь дочкиной комнаты была распахнута настежь, изнутри доносились голоса: встревоженный Наташин и успокаивающий Викешин. От сердца отлегло, и зрение сразу же вернулось. Жива деточка!

Они сидели на разобранной кровати. Наташа напуганная, растрепанная со сна, в сползшей с одного плеча ночной сорочке, и Викеша, одетый в привычную свою тройку, причесанный, даже политый одеколоном. Он держал Наташу за руку и на оголившееся плечо глядел с вожделением.

– Что ты тут делаешь?! – спросила Матрена Павловна грозно. Этакого непотребства она не допустит. Чтобы какой-то там управляющий…

– Маменька! – Наташа обрадованно встрепенулась, руку свою из лапы Викеши выдернула, обняла Матрену Павловну. – Маменька, какой кошмар! Я проснулась от криков, а дверь заперта! Я так испугалась. Хорошо, что Викентий Иванович пришел, помог мне… Маменька, там снова убийство?..

Голос ее дрожал, и сама она дрожала как осиновый лист, а Викеша, подлая душа, не спешил уходить, все пялил свои наглые зенки.

– Вон пошел, – прошипела Матрена Павловна. – Мы с тобой потом поговорим.

– Сейчас, уважаемая Матрена Павловна. – Викешин густой бас упал до вкрадчивого шепота. – Мне просто необходимо с вами словечком перемолвиться. – Он подошел почти вплотную, посмотрел каким-то особенным, незнакомым взглядом, и Матрена Павловна неожиданно для самой себя уступила.

– Хорошо, – сказала устало. – Пойдем в мой кабинет. – И тут же кликнула галопом несущуюся по коридору горничную, велела: – Останься с Натальей Петровной! Да запритесь изнутри, пока я не вернусь!

Расположились в кабинете. Превозмогая отвращение, Матрена Павловна уселась в помеченное волчьими когтями кресло, велела:

– Налей-ка мне чего-нибудь, Викеша.

Послушался, плеснул в чарку наливочки, поставил на столе перед Матреной Павловной, сам же уселся напротив. Невиданная наглость. Раньше-то без позволения и двинуться не смел.

– О чем поговорить хотел? – Она одним махом выпила наливку, утерла губы. – Давай говори. Видишь, что в доме творится?

– Вижу. – Голос Викешин был ласковый и вкрадчивый. – Я об том и хотел поговорить. Опасно в замке. Для вас, для Всеволода, для… Натали. Вы вот ее запереть велели, а она испугалась, в одиночестве-то оставшись. Нельзя ей в одиночестве, без надежного плеча.

– И где ж плечо это взять? – спросила Матрена Павловна так же вкрадчиво. А Викеша порывисто встал, обошел стол, уставился сверху вниз, проговорил срывающимся голосом:

– Матрена Павловна, вы меня много лет знаете, и все это время я служил вам верой и правдой. Как пес.

– Чего хочешь, Викеша? Говори уж.

– Я прошу руки вашей дочери, – сказал, как выдохнул, и замер в ожидании ответа.

А Матрена Павловна вместо ответа расхохоталась. Хохотала долго, до слез, а отсмеявшись, заговорила:

– Как пес, говоришь? Так вот теперь сам посуди, разве ж могу я единственную доченьку за пса замуж отдать? О чем ты баешь, Викентий Иванович? Ты напился, что ли?

Отступил, лицом потемнел, нахмурился даже. Раньше-то она не видела, чтобы поверенный хмурился, не позволял он себе этакой вольности.

– Зря вы так, Матрена Павловна. – А улыбаться не перестал. Вот только улыбка у него престранная, недобрая. – Я ведь к вам со всем сердцем. И Наталью Петровну я люблю больше жизни. Все сделаю для ее счастья. А если вы о деньгах, так не беспокойтесь. Капиталец у меня имеется. Приличный капиталец. Я же человек рачительный и чуйка у меня есть коммерческая. Там, где иные теряли, я наживался.

Капиталец, значицца. А ведь может статься, что и есть капиталец. Викеша всю жизнь в одном и том же костюме, живет при ней на всем готовом, денег она ему никогда не жалела, потому как ценила. Да если еще и вложился удачно, как рассказывает… Матрена Павловна потянулась за наливкой, плеснула в рюмку сама, выпила, прогоняя дурные мысли. Викеша и Наташенька – мезальянс просто вопиющий!

– А про возраст забыл? – спросила по-матерински терпеливо. – Тебе уже шестой десяток пошел, а Наташка – девочка еще.

– Так и Анатоль, царствие ему небесное, моложе вас был значительно, а любви вашей это нисколько не мешало.

Ударил, шельмец! По самому больному ударил.

– Не зарывайся, – прошипела Матрена Павловна и из кресла попыталась встать. Но не вышло, Викеша, негодяй, уперся ладонями в подлокотник, подался вперед, вынуждая ее остаться на месте. – Что ты себе позволяешь? – А в глазах его блеклых от былого подобострастия нет и следа. Пригрела змею на груди…

– Да ничего особенного, прошу только того, что и так моим будет. – Улыбается, смотрит с жалостью. – Вы ведь разумная женщина, Матрена Павловна. Вы ведь понимаете, что лучше меня о Наташеньке никто не позаботится.

– Не любит она тебя.

– Так и не беда. Стерпится – слюбится. Вы скажете свое слово материнское, она не ослушается.

– А если не скажу? Отойди! Не маячь!

Отступил, но далеко от стола не отошел, чтобы Матрена Павловна слышала его громкий шепот: