Татьяна Корсакова - Проклятое наследство

Матрена Павловна вздохнула, силой заставила себя встать с кровати, которую еще ночью делила с ненаглядным своим Анатолем, велела дочери:

– Наташа, ты иди. Не бойся, все со мной будет хорошо.

Будет. Непременно будет. Вот сейчас наливочки вишневой выпьет, и отпустит, разожмутся тиски, дышать станет легче.

– Вели наливки мне принести. И не смотри на меня так. Мала ты еще мать судить. Иди же!

Ушла быстро, дважды просить не пришлось. И в поспешности этой Матрене Павловне почудилось немалое облегчение. Пусть ее. Ведь ребенок еще, даром что выглядит зрелой женщиной. Замуж ей нужно, за мужчину приличного, основательного, при деньгах. Такого, как Туманов. Но это потом, сейчас о себе нужно подумать. О том, как жить дальше без Анатоля.

Матрена Павловна отпила наливки прямо из поданного графина. Пила жадными глотками, пытаясь утолить не жажду, но душевную муку. Ничего, она справится. Как-нибудь, помаленечку… Только на кровать не смотреть, не вспоминать, как хорошо было с Анатолем. Ночь пережить, перетерпеть, а днем-то попроще будет. Днем дел полон рот, только успевай решать. Особенно теперь, когда эти… родственнички кровь почуяли, слабость ее увидели. Только и ждут, что Матрена Кутасова оступится, отпустит вожжи, даст слабину. Не дождутся! Не на ту напали!

Графин с наливкой она отодвинула не без колебаний. Велик был соблазн выпить все до дна и забыться хотя бы на время, но искушение она преодолела, кликнула горничную, велела отправить Туманову приглашение на поминальный ужин. Скорбь скорбью, а дело делом, все нужно держать под контролем, чтобы мальчишка не сорвался с крючка, не передумал покупать поместье. Дела-то пока застопорились, Туманов не спешит подписывать бумаги. Но подпишет, в людях Матрена Павловна разбиралась, этот, коль уж решил, от своего не отступит. Только бы никто не отговорил. Девице этой, невесте тумановской, замок явно не по душе. Если она та, за кого себя выдает, то остров она должна ненавидеть люто. Здесь, говорят, мамку ее Злотников убил и ее саму убить пытался. И вообще, народу на острове полегло – тьма. Гнилое место, темное. Сама Матрена Павловна от него избавиться пыталась который год, да не находилось глупца. А теперь вот нашелся, и отпускать его нельзя ни в коем случае.

К ужину Кутасова собиралась со всей возможной тщательностью, платье выбрала подходящее случаю – черное бархатное. Кто ж думал, что пригодится… Из украшений на шею повесила колье с рубинами. Рубины эти были настоящими, все не поднималась рука заменить на стекляшки. А придется, если сделка не выгорит…

В столовой ее уже ждали, собрались за накрытым столом гости дорогие, слетелись стервятники на запах крови. И Туманов с девкой своей прибыл. Это хорошо, значит, не потерял еще интерес к покупке дома. Матрена Павловна переступила порог, и навстречу ей тут же бросился Викеша, подхватил под руку, будто немощную. От поверенного она отмахнулась с отвращением, решительной поступью прошла к месту во главе стола, взглянула на пустующий стул Анатоля, но горя своего ничем не выдала. А эти, за столом, тут же сунулись с соболезнованиями и неискренним участием. Даже Коти, мерзавка, что-то проквакала про большую потерю. А на морде-то размалеванной – никакой скорби, ехидство одно. Радуется Матрены Павловны горю. Рано радуется!

Соболезнования Матрена Павловна выслушала со сдержанным достоинством, поблагодарила всех скопом, а потом взяла со стола стопку водки, сказала:

– Ну, выпьем за Анатоля моего. Чтобы земля ему пухом…

Выпили молча, не чокаясь, до дна. Только Наташа водку лишь слегка пригубила. Хорошая девочка, воспитанная. Лишь в детях нынче и осталась отрада. Остальные-то – воронье. Пьют, едят, улыбаются друг другу, а у самих – у каждого из них! – по цельному булыжнику за пазухой. Только на мгновение отвернись – налетят, порвут. А тумановская девка-то изменилась, словно подменили ее прошлой ночью. Волосы цвета стали дивного, будто серебряная кудель, и в глазах, до этого невыразительных серых – серебряные искры. И хотелось бы думать, что не шумилинской она породы, что самозванка, но теперь уж не выйдет. Любой скажет, что в девке этой кровь течет не простая, а ведьмовская. Оттого, видать, вчера и в озере не утонула. Викеша сказывал, долго за ней Туманов нырял. Нормальная баба бы давно окочурилась, а ведьме все нипочем. Расцвела, похорошела! Даже Севочка на нее поглядывает этак с интересом.

Нельзя! Нужно запретить, чтобы даже в голову не брал. Не его она поля ягода, дочка каторжанина и юродивой. Но графиня… И по всему видать, при деньгах. Платьишко на ней дорогое, одна ткань стоит столько, сколько, к примеру, Катьке на свой гардероб за год не потратить. За чьи денежки платье куплено? За шумилинские али за тумановские? Эх, мало времени, а то б связаться со знающими людьми в столице, выяснить, что за душой у этой графини. А вдруг и в самом деле девка богатая? Тогда бы, глядишь, и сгодилась Севочке в невесты. За хорошее-то приданое на то, что отец ее был государственным преступником, можно глаза и закрыть. А там видно будет. Придется Севе женушка по сердцу, пускай себе живет, а нет, так случится еще какой несчастный случай. По ней же видно, что девка бедовая, вчера вон с башни свалилась. Еще разок свалится, глядишь, и станет Севочка богатым вдовцом.

Мысли эти Матрену Павловну успокаивали. Была она мастерицей строить всякие планы. Жаль только время поджимает, а то б она непременно что-нибудь придумала. Но письмецо в Петербург написать будет нелишним. Мало ли как оно все обернется.

Она размышляла о будущем и пила. Хотелось наливочки, чтобы сладенькая да тягучая, а пить приходилось водку. Но и водка с душевной тоской справлялась хорошо, уже и на пустой стул Матрена Павловна смотрела почти спокойно.

Хорош был Анатоль, ничего не скажешь. Пригожий да ласковый. Но, положа руку на сердце, и хлопот с ним было немало. Нет, по бабам не бегал, этого бы Матрена Павловна ему ни за что не спустила, но денежки ее тратил без оглядки. Много тратил. То карточные долги, то прожекты какие-то глупые. Поначалу-то все это казалось мелочью. До тех пор пока не пришлось фамильные драгоценности на стекляшки менять. Рука сама потянулась к рубиновой сережке. Подумалось вдруг с неожиданной злостью, что за всю их семейную жизнь не подарил ей любимый муж ни булавки. Сам-то подарки принимал с радостью, а вот чтобы в ответ…

…А разговор за столом тем временем принял престранный оборот. Кто-то вспомнил Злотникова с Машкой Кутасовой, жизнь их беспутную и смерть страшную. Будто бы можно сравнивать их ничтожные жизни и жизнь Анатоля! Заговорили про злой рок, что довлеет над всеми обитателями острова. С подачи Берга заговорили. Это ему, старому сатиру, все неймется, все хочется побольше страху напустить. И вовсе уж не к месту вспомнили злотниковского бастарда. Дескать, даже дите неразумное судьба-злодейка стороной не обошла, не пощадила.