Татьяна Корсакова - Проклятое наследство

Митрофан, как и обещал, ждал их на том берегу. Оседланные лошади мирно щипали травку.

– Извини, задержались, – сказал Туманов, помогая Анне сесть в седло.

– Да я уже понял. – Митрофан флегматично пожал плечами. – Опять на острове убийство. Только это не Гришка. Гришка на такое не способный.

– А кто тогда? – спросила Анна.

– Да кто угодно. Место такое… – На Анну он смотрел в упор. Пора бы привыкнуть к таким вот взглядам. – А вы, барышня, и в самом деле родом из этих мест. Выходит, не брехала Клавдия, что дочка Айви в городе объявилась. Вчера мне в такое не шибко-то верилось, а нынче и сомнений никаких. – Он перевел взгляд на Туманова, – сказал задумчиво: – Чудные дела творятся. – И тут же спросил уже другим, деловитым тоном: – Вечером приходить? На остров еще поплывете?

– Я тебя сам найду, дело у меня к тебе есть, – пообещал Туманов и вскочил в седло.

До поместья домчались быстро. Убедившись, что в седле Анна держится уверенно, Туманов не сдерживал своего жеребца. Анна не отставала. На душе было неспокойно. Мысли в голове роились всякие, одна неприятнее другой. Ей бы побыть одной, разобраться со всем, да не получилось. Как только они спешились у крыльца усадьбы, Туманов сказал:

– Я тебя провожу.

– Не нужно, я знаю дорогу. – Все еще было обидно, что он не позволил Мише проявить себя, заступиться за нее по-настоящему.

– Нужно поговорить, – сказал и руку сжал повыше локтя крепко, словно в тисках.

– О чем?

– Давай для начала поднимемся в твою комнату.

Говорил Клим таким тоном, что сразу становилось ясно – спорить бесполезно. Да и зачем спорить, если ей и самой интересно, что Туманов хочет с ней обсудить? Небось станет настаивать, чтобы она сидела в усадьбе безвылазно и на остров не совалась. И зря. Командовать собой Анна не позволит никому, ни настоящему жениху, ни уж тем более мнимому.

Но Туманов заговорил о другом.

– В ту ночь в гостинице, когда тебе стало плохо, я заметил на твоем столе какую-то карту. Что это за карта? Могу ли я на нее взглянуть?

Она не стала спрашивать, зачем ему, молча достала карту, положила на стол.

– Это копия. Оригинал хранится в моей семье. И я понятия не имею, что на ней изображено.

Карту Туманов рассматривал очень долго и очень внимательно, а потом сказал:

– Сдается мне, она неполная. Должна быть еще одна часть.

– Нам тоже так показалось.

– Нам? – Он поднял на Анну насмешливый взгляд, и тут же вернулись все былые обиды.

– Нам с Мишей! – сказала она с вызовом. – Он помогал мне, пока ты…

– Пока я не вмешался и все не испортил? – Туманов улыбался коронной своей кривоватой ухмылкой, а смотрел так, что Анне сделалось не по себе.

– Пока Миша не ушел, – сказала она твердо.

Было желание свалить всю вину на Туманова, – что уж скрывать! – но дядя Витя учил ее быть честной и перед людьми, и перед самой собой. Правда заключалась в том, что в тяжелое для Анны время Миша, родной и любимый, ушел, а Клим Туманов, чужой и насмешливый, остался.

И он, кажется, принял эту правду с благодарностью, вздохнул едва ли не с облегчением, а потом спросил:

– Вы приехали в Чернокаменск из-за этой карты?

– Нет. – Анна покачала головой. – Это трудно объяснить, я многого не помню из своего детства, но я всегда твердо знала, что мне сюда нужно.

Туманов кивнул, соглашаясь и принимая ее такой неубедительный ответ.

– Я многого не помнила и не знала, а Миша взялся мне помогать. У него связи, он раздобыл сведения…

– О Чернокаменске?

– Да. А еще об острове и мастере Берге. Мне было очень важно знать, что он еще жив.

– Почему?

– Не понимаю, – она растерянно пожала плечами.

– А карта?

– А карту я нашла, когда пыталась раздобыть хоть какую-то информацию. Она была спрятана в письменном столе моего дяди, и Миша сделал предположение, что карта эта важна. А я, – Анна усмехнулась, – решила, что с ее помощью можно отыскать клад.

– Сначала нужно получить вторую часть, – сказал Туманов таким серьезным тоном, что сразу стало ясно – идею с кладом он бредовой не считает. – Я слышал, в здешних краях еще не так давно мыли золото, и алмазные прииски тут имеются. Почему ты не спросила у своего дяди прямо, что это за карта?

– Потому что мне было стыдно! Я ведь рылась в его вещах!

И этот довод Туманов принял, согласно кивнул, поскреб отросшую щетину. Щетина в отличие от пепельных волос была иссиня-черной.

– К тому же мне не нужен клад, я приехала в Чернокаменск не за этим. Я приехала, чтобы получить ответы.

– Все мы приехали за ответами, – пробормотал Туманов и тут же спросил: – Ты не будешь возражать, если я возьму на время карту?

Она не стала возражать. Зачем ей чужие головоломки, да ко всему прочему неполные?

– Мне нужно уехать, хочу кое-что выяснить. – Он встал, сунул карту в карман. – Вечером вернусь. А ты пока отдыхай. Я скажу Клавдии, чтобы принесла тебе горячего молока. И пожалуйста, ничего не предпринимай, из дома не выходи.

Вот и началось: ничего не предпринимай, из дома не выходи…

– Конечно! – сказала Анна и улыбнулась как можно искренне. – И молока очень хочется.

Обещание свое она сдержала. По крайней мере, ту его часть, которая касалась горячего молока. Выпила и съела все, что принесла Клавдия, выслушала ахи и охи по поводу случившегося на острове и по поводу своих изменивших цвет волос, а потом не удержалась, спросила, вернулся ли в усадьбу Миша. Оказалось, вернулся, но вскоре, как и Туманов, уехал по делам. Ничего, у нее тоже дела найдутся.

…Митрофан ждал ее у крыльца. Анна как-то сразу поняла, что ждет он именно ее. Вернее, не ждет, а караулит. Выглядел он расслабленным, но на Анну смотрел внимательно и насмешливо.

– Прогуляться решили? – спросил, переламывая в толстых пальцах хворостину. – Так я провожу. Меня Клим Андреевич очень просил за вами приглядеть. Время нынче, сами видите, какое неспокойное.

Значит, Клим Андреевич очень просил.

Анна развернулась на каблуках и, не говоря ни слова, вернулась в свою комнату. С Климом Андреевичем они еще побеседуют. И беседа эта ему очень не понравится.

К Анатолю Матрену Павловну не подпустили, увели в дом едва ли не силой. И она теперь терзалась, что смалодушничала, не настояла на своем, не попрощалась с любимым мужем. В голове было тяжко, на душе муторно. От успокоительной микстуры, которую выписал ей доктор, хотелось то смеяться, то выть в голос, но Матрена Павловна держалась. Хватит, уже навылась, чужих повеселила, своих напугала. Вон Наташенька сама не своя, за руку держит, отойти боится, а по глазам видно, что тяжко ей при маменьке-то.

Матрена Павловна вздохнула, силой заставила себя встать с кровати, которую еще ночью делила с ненаглядным своим Анатолем, велела дочери: