На полпути в ад - Джон Коллиер
Но довольно скоро про новоявленную кинозвезду поползли какие-то темные слухи. Чего о нашем герое только не говорили: носит-де сногсшибательные туалеты, заказывает костюмы фиолетового (!) цвета, щеголяет в женском (!) белье, нежится в ванне, наполненной французскими духами, устраивает безумные оргии в своем крошечном особняке в Бель-Эр. Одна голливудская газетенка намекнула на то, что неблагонадежные граждане, проникнув в кинематограф – самую процветающую отрасль американской промышленности, – становятся чрезвычайно опасными. Еще немного – и вокруг имени Гея О’Лири должен был разразиться шумный скандал, хранители нашей морали уже запаслись его фотографиями для демонстраций и пикетов.
Но время делает свое дело, и лицо Кэрью, по счастью, поблекло еще раньше, чем репутация Гея. Вскоре бывшего кумира Голливуда перестали приглашать на роль героя-любовника, и он вынужден был либо довольствоваться характерными ролями, либо стать продюсером, а поскольку характерные роли никогда не были его сильной стороной, наш герой счел за лучшее пойти в продюсеры, не подозревая, что продюсер сродни самому Господу Богу в том смысле, что он должен создавать новые звезды, если не хочет остаться без работы.
Впрочем, Кэрью от услуг своего друга-клопа отказываться не собирался. Специально для Гея писались великолепные роли, полные тонкого юмора и язвительной сатиры, но найти актрису, достойную играть с ним в паре, никак не удавалось. Наконец, после долгих поисков и многочисленных неудач, был составлен небольшой список претенденток. Кэрью пробежал этот список глазами, покачал головой и в сердцах швырнул его на свой туалетный стол.
– Все они никуда не годятся, – пробормотал он, – а это значит, что гениального продюсера из меня не получится.
В тот день Кэрью впервые за много лет отправился спать крайне собой недовольный. Поэтому, наверно, его кровь и показалась Гею в тот вечер какой-то бодряще горьковатой, в результате чего нервы у клопа успокоились, мозг прочистился, и по трезвому размышлению он понял, какое его друг Кэрью ничтожество. В такие моменты в памяти поневоле всплывает прошлое, давно забытые дни, юность, невинные забавы, живые лица родных и друзей.
Гей О’Лири с отвращением отпрянул от груди своего бывшего друга и сорвал с себя по-декадентски изящные вечерние одежды, которые совсем еще недавно он так любил. В два прыжка, не столь манерных и неестественных, как в недалеком прошлом, клоп опустился на туалетный столик, рядом со списком претенденток. Чернильница была открыта, и он решил, что, только окунувшись в этом чернильном Иордане семь раз, ему удастся окончательно избавиться от социальной проказы. Выкупавшись в чернилах, Гей выбрался наружу и застыл на краю письменного прибора, дрожа и задыхаясь. Переведя дух, он с минуту постоял на месте, а затем, собравшись с силами, прыгнул на лежавший рядом с чернильницей список претенденток, после чего с изяществом фигуриста и медлительностью побывавшей в патоке мухи наш клоп изобразил на листе бумаги имя «Рози», причем таким же размашистым почерком, каким были написаны остальные имена претенденток.
Еще один прыжок, и он вновь, рыдая и задыхаясь, погрузился в горькие, клейкие, сгустившиеся от жары чернила. На этот раз наш герой к имени «Рози» присовокупил фамилию «О’Лири». Еще пять прыжков – и он целиком вывел ее адрес, после чего, полуживой, выбившийся из сил, черный, как вакса, но с сознанием выполненного долга, рухнул на промокательную бумагу.
Затея клопа удалась. Рози вызвали в Голливуд на пробные съемки, и, как вы догадываетесь, со всеми испытаниями девушка справилась превосходно. Гей, облегченно вздохнув, вновь нашел приют на ее пышной груди и, как встарь, стал питаться ее живительной влагой, в результате чего окончательно избавился от наваждения; рассеялось оно так же незаметно, как утренний туман. Прошлое ушло безвозвратно. Гей стал теперь совсем другим клопом, он завоевал право любить и быть любимым; избранница его была не только самая обворожительная ирландская девушка, не только величайшая из киноактрис, но и самая незаурядная личность на свете. А поскольку сама мисс О’Лири была теперь о себе такого же высокого мнения, как и ее возлюбленный, прожили они в мире и согласии долгую и счастливую жизнь.
Если б молодость знала, если б старость могла[49]
Первое, что бросалось в глаза при взгляде на лицо Анри Морраса – это, конечно же, длинный и тонкий испанский нос в окружении двух огромных глаз, чрезвычайно темных и меланхоличных, но способных вспыхивать огнем. Романтическое впечатление от его наружности, к сожалению, разрушал по-детски капризный рот настоящего парижанина и нелепые маленькие усики.
Что касается остального облика, он был худ, словно жердь – не юноша, а обрезок ногтя, – и носил серый костюм, под бумажно-тонкой тканью которого его филейная часть была неотличима на вид от шпильки для волос. Он работал младшим бухгалтером в большом универсальном магазине в Марселе и горячо хотел жениться.
Частенько колонки цифр расплывались перед его темными глазами, когда он поднимал их к потолку и представлял невесту своих мечтаний – молодую, преданную, страстную, с приятными округлостями и в то же время с безупречной репутацией. Наш страстный маленький буржуа придавал безупречной репутации особое значение.
Его усики так и подергивались, когда он представлял себе, как они станут совершать прогулки по воскресеньям, вызывая зависть всех, кто их увидит. Она будет любовно опираться на его руку, приводя всех мужчин в отчаяние, а на нем будет модный костюм от Маркё плюс изящная трость в руках.
– Удовольствие – это очень хорошо, – говорил он сослуживцам, когда те предлагали немного повеселиться с получки. – Но какое удовольствие может сравниться с женитьбой? На красивой, веселой, добродушной, понимающей и… – Его руки чертили в воздухе известные формы. – Для этого, – добавлял он, – надо экономить. Надо ждать.
– Чепуха, – отвечали ему. – Пойдем с нами к мадам Гарсье. Может, это и ударит по экономии, но ожидание сделается явно более терпимым. В конце концов, молодому человеку допустимо получить немного счастья за наличные.
– Нет-нет, – отказывался он. – У меня есть идеалы. Вы их едва ли поймете.
Идеалы Анри, возвышенные, как его вздернутая переносица, охраняли его от порочных привычек, столь популярных у марсельской молодежи. Однако фраза «немного счастья за наличные» глубоко укоренилась в его сознании. Под ее влиянием он поддался притягательному очарованию дивной трости из ротанга, красовавшейся в витрине самого дорогого магазина на улице
