Лорел Гамильтон - Пляска смерти

Я осталась только с Натэниелом. Лицо его горело желанием и счастьем. Он наклонился ко мне:

— Ты выиграла.

Он наклонился меня поцеловать, но я стиснула его, и у него голова запрокинулась, глаза закрылись, тело выгнулось. Никто другой в этой кровати не хотел бы, чтобы я сжала так туго, но Натэниелу это нравилось.

— Что я выиграла? — спросила я и отпустила его.

Он посмотрел на меня слегка еще мутными глазами.

— Все.

И поцеловал меня, сначала медленно, но вдруг поцелуй стал глубокий и сильный. Я забыла, что Жан-Клод уже пустил мне кровь, а сейчас поняла, что отчасти его энтузиазм вызван вкусом крови. Он целовал меня так, будто хотел заползти в рот весь, и его язык подбирал мельчайшие капельки драгоценной жидкости.

Продолжая играть с Натэниелом, я позвала:

— Мика!

Он подполз, чтобы я его видела. Смотрел на меня своими шартрезовыми глазами. В лице его не было требования, но тело говорило за него само.

— Иди ко мне.

— Мы никогда такого не делали без ardeur’а.

— Знаю, — ответила я.

Он глянул на меня, потом улыбнулся и пополз вдоль кровати.

Руки Мики огладили мои бедра, я вскрикнула.

Натэниел положил руку мне на затылок, удержал, поймал, и я стала задыхаться. Не рвотный рефлекс — просто удушение.

Он отпустил меня, и я отпрянула, ловя ртом воздух и откашливаясь. Когда ко мне вернулась речь, я сказала:

— Больше так не делай.

— Все в порядке? — спросил Мика.

Я кивнула, не зная, видно ли это ему, и ответила:

— Ага.

— С ardeur’ом ты это делала, — сказал Натэниел.

— Сегодня мы без него действуем.

Кажется, посмотрела я на него не совсем дружелюбно.

— Прости, я просто привык, что ты это можешь.

— Два раза. Два раза у нас это было. Вряд ли это можно назвать привычкой.

— Прости, — сказал он, и снова его лицо приняло прежнее выражение, неуверенное.

Он смотрел на меня сверху вниз, и таким обиженным, таким ранимым было его лицо, будто вся эта новообретенная бравада оказалась поверхностной: царапни — и она слезет. И я сделала единственное, что могла придумать, чтобы из его глаз исчезло это выражение: приласкала губами изо всех сил. Когда он посмотрел на меня снова, на лице его играла улыбка, но чуть-чуть еще тревожно смотрели глаза, тень той обиды, потом ушла и она; он поглядел на меня слегка мутными глазами, улыбнулся и сказал: «Спасибо». И на лице его было выражение, куда более драгоценное для меня, чем страсть — тихая благодарность, удивленная радость, — любовь, за неимением более точного слова. Среди тех, кто меня любил, у многих никогда не бывало такого лица. Может быть, дело в его молодости, или годах психотерапии, или в отсутствии тормозов. Чувство охватывало его всего, не оставляя ничего скрытого, никаких задних мыслей, ничего вообще — он отдавал себя целиком. Именно поэтому он бывал так сам для себя опасен, когда отдавал себя не тому. А иначе он был велик в своем самоотречении. Нам, остальным, было при нем стыдно за свою осмотрительность, настороженность, сдержанность. Только он один из нас просто отдавал.

Я глядела на него и была так счастлива, что он в моей жизни, что и сказать не могла.

Натэниел слез с меня, и у меня выдалась секунда, чтобы найти глазами Мику, но тут Жан-Клод стал меня ласкать и снова довел до оргазма, с криком, с раздиранием простыней, хватанием за спинку кровати, за все, за что можно было ухватиться.

Мне попалась чья-то рука, и я схватилась за нее, впившись ногтями в запястье, извиваясь на простынях. Когда ко мне вернулось зрение, я увидела, что это рука Мики. Он подложил мне другую руку под щеку, повернул мое лицо к себе.

— Так хорошо?

Этот вопрос вызвал у меня улыбку, но когда я посмотрела на него спереди, улыбка исчезла, и я прошептала:

— Попробуем.

— Наш человек, — сказал он, положил мою руку на спинку кровати, загнул пальцы. Так он поступал, когда ближайшей ко мне оказывалась часть тела, где ему не хотелось бы носить следы от ногтей.

Натэниел пододвинулся с другой стороны, взял мою свободную руку и приложил к своему бедру. Один мне ясно говорил: «Не оставляй отметин», другой не менее ясно просил их оставить.

Мика повернул меня к себе лицом. Натэниел положил мою руку выше себе на грудь, чтобы у меня было где разогнаться. В эти выходные ему не надо будет работать в «Запретном плоде», и можно спокойно оставлять следы ногтей.

Я орала, орала, орала от наслаждения, но это был звук, который у других означал бы боль. Это не была боль, это было освобождение. Я вся отдалась минуте, ничего себе не оставив.

Послышались голоса. Я смутно знала, что не наши. Жан-Клод сказал «Убирайтесь вон», но я слишком далеко унеслась, чтобы взглянуть или хотя бы подумать об этом.

Жан-Клод сдвинулся на пару дюймов в сторону, рот его угнездился на внутренней стороне моего бедра, и клыки Жан-Клода вошли в меня, а я уже была в том состоянии, когда боль в радость, и ощущение протыкающих кожу клыков, присосавшегося рта подбросило меня на кровати, заставило забиться с криком. Телом я зацепила Мику спереди, и это было уже слишком — я рухнула на кровать и заорала снова.

Жан-Клод оторвал от меня рот, измазанный моей кровью, и был он наполнен моей кровью, чтобы доставить удовольствие моему телу и своему. Он довел меня до вершины и навис надо мной, тяжело дыша и улыбаясь все еще измазанными моей кровью губами. Наклонился, осторожно, чтобы не влипнуть кожей или волосами, и поцеловал меня. И вкус моей крови был как сладковатая медь.

Он отодвинулся. Я осталась лежать, моргая, ошеломленная всем этим, и едва он успел сдвинуться, как надо мной оказался Натэниел. Не помню, когда он перелез от изголовья, — потеряла нить.

Я смотрела вдоль его тела, поднятого надо мной, и про себя подумала: «Кажется, я пообещала пользоваться презервативами?» Но худшее уже случилось, я беременна, и теперь безразлично. Жан-Клод застал меня врасплох, а Натэниелу я позволила войти в меня голым, плоть в плоть, и ничего нас не разделяло.

Я подумала, что это будет недолго, и так и оказалось. Я ощутила, как растет между ногами тяжесть, медленно и верно, но быстрее обычного из-за всего, что уже было.

— Скоро, — шепнула я, — скоро… — И танец для меня кончился. Остались только крики, и ногти ему в бока, и извивания на постели, но ритма уже не было.

Я пришла в себя, тяжело дыша, в глазах двоилось, а его тело оказалось в том же ритме. Я знала, чего он хочет, и дала ему это — укусила его, до крови, прижимая к себе, чтобы он не отдернулся и не поранил себя больше, чем мне хотелось бы. У меня рот наполнился кровью, Натэниел сбился с ритма. С удовольствием он мог бы бороться всю ночь, но от боли кончал быстрее.