Лорел Гамильтон - Пляска смерти

Тень стала более плотной и наконец превратилась в женскую фигуру в черном плаще. Почти было видно ее лицо — почти, и я знала, что не хочу его видеть. Увидеть лицо тьмы — значит умереть.

— Жан-Клод до сих пор не сделал тебя своей, не перешагнул последней черты. Пока это не сделано, некто более сильный может взять то, что принадлежит ему, и сделать своим.

— Я привязана к одному вампиру, — сказала я.

— Да, у тебя есть слуга-вампир, но это не закрывает другую дверь.

Вдруг она оказалась у меня в ногах. Я подобрала ноги под себя, поднялась выше по кровати. Это был сон, всего лишь сон, и она ничего плохого сделать мне не может. Только я в это не верила.

Тень растопырила пальцы, и рука ее была вырезана из тьмы.

— Я думала, в этом обличье не буду страшной, но ты шарахаешься от меня. Я кучу энергии трачу, чтобы говорить с тобой во сне, а не вторгаться в твои мысли, а ты все равно боишься. — Она вздохнула, и вздох пронесся по комнате. — Может, я разучилась этому фокусу — быть человеком, и даже притворяться не могу. И тогда и стараться не надо, как ты, некромантка, думаешь? Тебе показаться в истинном виде?

— Это вопрос-ловушка? — спросила я и ощутила, а не увидела — ее лица все еще не было видно, — как она недоуменно сдвинула брови. — Я имею в виду, что ведь хорошего ответа нет? Вряд ли хорошо было бы увидеть тебя в истинном облике, но и чтобы ты изображала передо мной человека, мне тоже не хочется.

— Так чего же тебе хочется?

Хотелось мне, чтобы Жан-Клод проснулся и ответил на этот вопрос. Вслух я сказала:

— Я не знаю, как на это ответить.

— Знаешь, знаешь. Люди всегда чего-нибудь хотят.

— Чтобы ты ушла.

Я ощутила, что она улыбается.

— Это ведь не помогает?

— Я не знаю, что должно помочь.

Руками я обхватила колени, потому что мне не хотелось, чтобы она касалась меня даже во сне.

Она стояла посередине кровати, и тут я поняла, что не совсем так: она стояла, но при этом росла, тянулась вверх, вверх, как язык черного пламени. Свет отражался от нее, как от воды или блестящего камня. Как можно одновременно блестеть и не давать света? Отражать свет и поглощать его?

— Если ты все равно меня боишься, так зачем притворяться? — Голос ее отдавался в комнате шелестом ветра, и чудилось в этом ветре обещание дождя. — Пусть между нами будет правда, некромантка.

И она исчезла… нет, она стала темнотой. Она стала той темнотой, что была в комнате. Повисла в ней, и эта темнота обладала весом и знанием. А я была как любой человек из тех, что жались к огню, ощущая давящую темноту, ожидающую темноту.

Она не пыталась сейчас говорить со мной, она просто была — не слова, не образы даже, но что-то, для чего у меня слов нет. Была — и все. Летняя ночь с тобой не говорит, она просто существует. Темнота лунной ночи не мыслит, но она живет тысячей глаз, тысячей звуков.

Вот она была такая ночь, только с одной поправкой: она могла думать. Не хочется, чтобы тьма умела думать, потому что мысли будут такие, которые не хотелось бы знать.

Я заорала, но тьма наполнила мне горло, перекрыла воздух. Меня душил аромат ночи, я тонула в запахе жасмина и дождя. Пыталась вызвать некромантию, но она не приходила. Темнота в горле смеялась надо мной холодным мерцанием звезд — прекрасным и смертельным. Я попыталась открыть связь с Жан-Клодом, но тьма ее перерезала. Пыталась добраться до Мики и Натэниела, но ее подвластными зверями были все кошачьи, большие и малые. Леопарды не могли мне помочь — тьма шептала им, чтобы они спали.

Я вспомнила последний раз, когда она была ко мне метафизически так близко, и подумала о том единственном, чем она тогда не в силах была управлять, — о волке. Тогда мне понадобилась моя связь с Ричардом и близкое соседство Джейсона, чтобы пробудить во мне волка и прогнать тьму, но сейчас мы были ближе друг к другу, волк во мне и я, и он пришел. Большой светлый волк с темными отметинами выпрыгнул из тьмы, и глаза его горели карим огнем. Он встал между темнотой и мною. Он дал мне запустить пальцы ему в шерсть, и как только я коснулась его, снова смогла дышать. Запах ночи никуда не делся, но он был не во мне.

Тьма разбухала вокруг меня огромным океаном мрака, нарастала волной, готовой ударить в берег. Волк рядом со мной напрягся, совсем настоящий. Я ощущала его кости, мышцы под шкурой, он прижимался ко мне. Я чуяла запах его страха, но знала, что он меня не бросит. Он останется и будет меня защищать, потому что, если умру я, умрет и он. Это не был волк Ричарда, это был мой волк. Не его зверь — мой.

Черный океан взметнулся вокруг стеной, и кровать была в нем как крошечный плот. Потом бросился на нас с воплем тысячи глоток, и я узнала этот крик — жертвы, полчища, бесчисленные поколения жертв.

Волк прыгнул черноте навстречу, и я ощутила зубы, вонзающиеся в плоть. Это мы укусили ее. На миг я увидела комнату, где лежало ее истинное тело, за тысячи миль отсюда. Оно дернулось, грудь ее поднялась в резком вдохе. И выдохом раздалось одно слово, отдаваясь эхом:

— Некромантка.

Сон развалился, и я очнулась с криком.

Глава двадцать вторая

Спальня Жан-Клода сияла лампами. Мика стоял на коленях, глядя на меня, тряс меня за плечо.

— Слава Богу, Анита! А то мы не могли тебя разбудить.

Я успела увидеть Натэниела на той стороне кровати, и Жан-Клода рядом с ним. Я была в отключке так долго, что он успел умереть и ожить снова. Целые часы отдала этой тьме. Еще в комнате были Клодия, Грэхем и прочие. Значит, действительно часы, и снова их смена.

У меня было время все это заметить и подумать, а потом волк из моего сна попытался вылезти из меня.

Ощущение было — будто кожа на мне стала перчаткой, а волк — рукой. Он заполнял меня, невозможно длинный. Я ощущала, как его ноги вытягиваются мне в конечности. Но конечности у нас были разной формы, кожа не подходила. Волк пытался подогнать ее по себе.

У меня пальцы согнулись, пытаясь сформировать лапы, а когда это не получилось, волк попробовал сделать лапы из человеческих пальцев. Я кричала, держа руки вверх, пыталась набрать воздуху, чтобы объяснить. Но это было лишнее, потому что мое тело начало рвать само себя на части. Как будто каждая кость, каждая мышца пытались освободиться от всех прочих частей тела. Боль от этого невозможно описать. Части тела, которым никогда не полагалось двигаться, зашевелились. Как будто мясо и кости хотели выйти наружу, освободив место для чего-то другого.

Мика прижал мою руку к кровати вместе с плечом, Натэниел — другую руку, Жан-Клод придавил одну ногу, Клодия — другую. Они орали:

— Она перекидывается!