Сергей Алексеев - Мутанты

— Чоорон тыала як, — отозвался тот. — Синьгами камлать мешает. Шаман серце крепкий ната, кундал твертый. Айбасы клаз вострый, нюх — у-у-у! Волчий… Чоорон шаман Юрко пропатет.

— Очарованный шаман пропадет? Да кто же тебе такое сказал? Может, наоборот, Юрко? Может, очарованный только и справится с айбасами…

Он подумал и вроде бы вышел из своего угла:

— Окосана мутрый… Как баба Сава…

— Знаешь, что думаю? Может, нам с тобой в Якутию вернуться? Да пожить там полярную ночку? Глядишь, и привыкну. Вот сейчас в темноте — так вроде ничего. И не страшный…

— Тундара хотун як, — решительно заявил Юрко. — Темнота як. Ырыатын арыы! Юрюнг хотун.

— Да как же я с таким тобой в люди выйду? — обреченно спросила Оксана. — Все ведь знают, жених у меня на заработках, скоро с алмазами приедет… А ты вон какой явился. Скажут, и стоило ждать столько лет?.. Ну ее, эту Якутию! Чтоб ее айбасы твои побрали! Чтоб Арсан себе в кириккитте ее засунул! Такого хлопца отправила, а что получила?

Он выслушал гневные ее слова, приблизился неслышно и положил голову на плечо. Оксана вздрогнула, но более от неожиданности, а потом нащупала рукой гладкую широкую плешину на голове.

— Если ты шаман, то значит, умеешь людей лечить? Народными средствами?

— Лютей лечить моку, — отозвался он. — У айбасы отнимать.

— А сам себя можешь?

— Сам себя не моку… Кундал як, ынеркия.

— Я вот тоже, — призналась она. — У себя даже насморк не могу вылечить…

— Насморк и шаман не лечит…

— А ты ничего, мягкий стал, как медвежонок… Слушай, Юрко, а ты меня научи камлать? У меня знаешь сколько кундала за это время накопилось? Ынеркии? А я тебя лечить стану!

Он тяжко вздохнул:

— Юрко шаман плокой… Айбасы не боятся. Камлал, стену стрелял — стоит стена. Айбасы крепко строят…

— Ее китайцы строили. А у них вон стена сколько уже стоит. — Оксана встрепенулась: — Юрко! Это ты куда рукой-то полез?

— Окосана юрюнг курдук!

— Нет, ты погоди. — Она вывернулась. — Мне привыкнуть надо… А давай в хату поднимемся? Чтоб посмотреть на тебя? Что мы в подполе-то сидим?

— Тавай… Темнота плоко, юрюнг як.

Оксана попробовала приподнять люк, но тот не поддался.

— Бабушка нас закрыла…

— Юрко откроет! — Он подлез горбом под крышку. — Юрко камень потнимал, кимперлит…

И в самом деле — поднапрягся, распрямился и поднял крышку вместе со сталинским диваном, сдвинув махину в сторону.

— Да ты богатырь! — искренне восхитилась Оксана, поднимаясь в хату. — Вот это кундал!

Она вышла за ним из подпола, и тут… ойкнула, попятилась и, оступившись, полетела назад. Послышался грохот, треск и стоны… Юрко склонился над люком:

— Окосана! Окосана! Хотун канул! Польно?

— Ой, больно! Спиной ударилась.

— Хорошо! Упала — хорошо!

— Что хорошего? — чуть не плача, проговорила она. — Девушка чуть не убилась…

— Ай, хорошо! У Окосаны корп вырастет!

— Чему же ты радуешься?!

— У Юрко корп бар, у Окосаны корп бар — не обитно. Люти скажут: корпатые — тва ичига пара…

И прыгнул обратно в подпол…

Глава 10

Дременко проснулся и некоторое время лежал бездумно, как в детстве, не ощущая собственного тела, а значит, и нажитых болезней, неудобства в виде затекшей руки, зуда, гудящей головы или онемевшей шеи. Перед самым пробуждением ему приснился короткий, но яркий сон, будто он стоит на трибуне в Кремлевском дворце рядом с Брежневым, который целует его и хлопает по плечам, а огромный зал стоя им рукоплещет. По какому поводу, не понятно — то ли наградили, то ли назначили в ЦК, но ощущение приятнейшее, так что дух спирает. Он полежал некоторое время под впечатлением этого сна, потом огляделся и обнаружил, что находится в собственной постели, а как и когда попал сюда, совершенно выпало из памяти. Первой мыслью было: перебрал на второй заставе и ничего не помнит. Почему-то втемяшилось в голову, будто охота закончилась удачно, мутант был отловлен им собственноручно, и по этому случаю американец щедро угостил всех участников. Еще отметилось, что его все поздравляли и произносили слово «мутант».

Он и не сомневался сначала, что так все и было, но странно, что голова не болела и не мутило, как с похмелья.

И кстати, подумал, что зря напился до бесчувствия, надо беречь сердце, ведь вон какой уже приступ был — с остановкой. Хорошо, что не умер, выдержал…

— Ксана! — позвал Тарас Опанасович. — Я проснулся. Похмелиться дай.

В квартире стояла благостная тишина, время было предвечернее, сквозняк баловал с занавесками. Вроде бы все знакомое, привычное — родная хата, но как будто бы все обновилось, засверкало, раскрасилось, словно после черно-белого кино цветное включили. Самое интересное — выпить совсем не тянет, и хоть легкий синдром наблюдается, но раньше было всегда значительно хуже.

И как-то тревожно стало, потому он и попросил рюмку — чтобы вернуть реальность.

— Доча? Ты не бойся. Один лафитничек горилки… Для

сердца, а?

«Ох сейчас начнет ругаться!» — подумал с привычным для похмельного человека озорством.

Вместо нее на пороге спальни показался почему-то телохранитель Гуменника, человек, прямо сказать, наглый, дерзкий даже с самим батькой, а когда того нет рядом, и вовсе превращающийся в пана. Кажется, он был поляком и фамилию носил соответствующую — Лях, но, подражая шефу, тоже брил голову и оставлял длинный, завернутый за ухо черный курчавый оселедец. Кроме того, что Лях сторожил тело представителя президента, он состоял при нем советником, личным политическим аналитиком, а если возникала нужда выступить на двух митингах сразу, то еще и оратором — за что его за глаза звали Геббельсом.

На подносе стоял заказанный лафитничек, но не прозрачной горилки, а чайного цвета коньяку…

Вот тут у головы опять чуть сердце не остановилось. Да что же это?

Он сделал попытку встать, но был остановлен.

— Лежи, Тарас Опанасович, — незнакомым, услужливым голосом сказал Геббельс. — И вот, прими рюмочку.

Сначала у Дременко возникла мысль, что это продолжение сна, ибо в реальности такого быть не могло — потому все и сияет кругом, и Лях как прислуга. Тарас Опанасович не любил коньяк, но во сне не выбирают, тем паче кичливый телохранитель подает. Выпил и не почувствовал ожидаемой неприятной дубильной вяжущей жгучести — словно бальзам прокатился по горлу и враз согрел сердце. Еще подумалось: при случае надо у бабки Совы спросить, к чему это, если во сне пьешь коньяк.

— Это настоящий французский, — пояснил Лях. — Полувековой выдержки. Из личных погребов батьки.