Эрика Свайлер - Книга домыслов

Папа умер, и мечехвосты сразу же пропали. Теперь по ночам на пляже не было никого, кроме нас. А потом, гораздо позже, уехала и Энола, уехала, как только смогла.

– Почему ты уехала?

Я не думал, что задам этот вопрос, и немного испугался, даже расстроился. Хотя и до смерти отца мы жили только вдвоем – я и она.

– Наш дом похож на гробницу, – призналась сестра, глядя из окна на подъездную дорожку перед домом Фрэнка, – на памятник людям, которые, если и любили меня, то недостаточно сильно, чтобы потрудиться продолжать жить. – Она перевела на меня взгляд. – Знаю, знаю… Ты остался здесь, все еще живешь в этих стенах. Если за это полагаются награды, ты точно получишь медальку. Маме было наплевать. Она уплыла в открытое море, не дав себе труда узнать меня получше. Папа повел себя еще хуже. После ее смерти он и секунды своего времени не уделил детям. Он просто притворялся, что живет, до тех пор, пока не умер по-настоящему.

– Я понимаю, почему ты на них зла.

– Ты хоть помнишь, каким изможденным тогда был? Как обслуживал столы, перемывал горы посуды… А сколько времени ты проводил в школе и библиотеке! И все это ради меня!

– Мы оба хотели есть, так что я работал не только ради тебя. Неужели все выглядело настолько ужасно?

Я помнил, как уставал тогда, помнил долгие дни бесконечных трудов. У меня не было выбора, поэтому я вставал утром и шел работать.

– Без меня тебе стало легче, – сказала сестра. – Только не надо со мной спорить! Я думала, что, если я уеду, ты продашь дом и тоже уедешь, куда душа пожелает. Если бы я осталась, ты и дальше настаивал бы на продолжении моей учебы.

– Пожалуй, что так.

А она умна! Ей и впрямь нужно было тогда уехать.

– Если бы я осталась, ты бы продолжал вкалывать, как тягловая лошадь. Я уже не могла спокойно смотреть на тебя, зная, что ты ради меня надрываешься. – Пока сестра говорила, ее ногти скребли обивку кресла, вгрызаясь в нее все глубже. – Мне было морально тяжело, Саймон. Возможно, тебе неприятно об этом думать, но так оно и было. Я стала для тебя обузой, а быть кому-то обузой совсем не весело. Я думала, что ты уедешь после того, как я уеду. Я на самом деле на это рассчитывала.

Нелегко было признаться в том, что я берег дом не только в память об отце и матери, но и на случай, если сестра вернется. Теперь я понимал, как сильно желал ее возвращения. Куда она вернется, если я продам дом?

– Если ты ненавидишь дом, зачем настаиваешь на его ремонте?

– Потому что ты его любишь. Я не настолько эгоистична, как ты думаешь.

Я почувствовал себя виноватым – ведь я на самом деле считал сестру ужасной эгоисткой, особенно тогда, во время ужина с Алисой. Я заварил кофе, а наши призраки тем временем бродили по кухне. Я и сам в юности, опершись на стол от усталости, чувствовал себя ходячим мертвецом. Энола, настороженная и молчаливая, свернулась калачиком в кресле, стараясь слиться с обивкой. Я наполнил две кружки кофе. Я пью черный кофе, а Энола – со сливками. Еще я пью его очень горячим.

– Почему, по-твоему, отец так запустил дом? – спросила Энола.

– Мне кажется, всему виной горе.

– Удобное оправдание.

Мы сидели, уставившись на свои кружки так, как делал когда-то отец.

– Иногда он мне рассказывал о маме, когда у него хватало духу.

Прошел год, прежде чем отец смог произносить имя матери вслух. А еще через какое-то время он говорил о ней, глядя на нас уже не покрасневшими, полными горя глазами.

– Отец рассказывал, что, когда он впервые увидел маму, она была с расшитым блестками русалочьим хвостом. Она плавала в большом стеклянном аквариуме. Папа приложил свою ладонь к стеклу и улыбнулся ей. Он уже тогда знал, что они поженятся.

Было еще кое-что. Я запомнил каждое его слово и кисловатый запах дыхания, смешивающийся с ароматом кофе.

Я увидел ее в воде и поверил ей. Я поверил в то, что она русалка, хотя хвост у нее не был настоящим. Вся моя жизнь до того момента показалась мне прозябанием в закрытом чулане, и только при виде нее я ощутил, что дверь отворили и выпустили меня на волю.

А Фрэнк стоял рядом и понимал, что его приятель влюбился по уши. Папа приходил смотреть шоу каждый вечер в течение недели.

– Она много чем занималась: гадала на картах, играла роль русалки. Папа видел, как ее распиливает пополам старик, настолько дряхлый, что пила тряслась в его руке. Она залезала в ящик. Руки высовывались наружу. Она помогала старику двигать пилой.

Энола передернула плечами:

– Во время переездов ящики подпрыгивают, а пилы гнутся, поэтому пила вполне может застрять.

– Как я понял, номер не удался, что-то не заладилось, но мама с улыбкой пилила саму себя.

Отец рассказывал мне о маме до самого рассвета, рассказывал о том, какими были ее волосы ночью и как она краснела. Как зрелый персик. Рассказывал, как он отделался от Фрэнка и еще пары приятелей и несколько часов ждал, пока шоу закончится. Он стоял у шатра фокусника. Наконец Паулина вышла, на ней были шорты и кроссовки. Волосы собраны сзади в конский хвост. Она выглядела как обычная девушка.

– Он сказал, что каждый вечер приходит только ради нее. Если она не согласится с ним прогуляться, то всю оставшуюся жизнь его будет мучить мысль: настоящая она или нет?

– На папу совсем не похоже.

На того, каким его знала Энола, совсем не похоже. Эти воспоминания принадлежали другому человеку, тому, кто ловил рыб настолько огромных, что они могли бы проглотить маленького мальчика. Мама согласилась с ним пройтись. Папа повел ее к гавани, к причалам. Я сам так поступал. В отлив пахнет морской свежестью и слышен стук пришвартованных яхт о причалы. Парни Напаусета часто водили своих подружек в гавань. Это стало своеобразным ритуалом. Пары стоят, опираясь об ограждения, а парни обнимают девчонок за талию. Мама любила такое постоянство, то, что передается из поколения в поколение и не подвластно времени. Она до этого жила в трейлерах, жилых автофургонах, и гостиничных номерах. Отец надеялся, что соблазн обзавестись собственным домом будет достаточно силен.

– Он пообещал маме дом, – сообщил я сестре.

– Ну, он мог все же не доводить его до такого состояния.

Пожав плечами, я допил кофе.

– Наверное, после ее смерти дом перестал его интересовать.

Энола ухмыльнулась. Ей не нужно было произносить вслух, что мы должны были стать смыслом его жизни. Сестра покачала головой:

– Что касается Алисы, то ты все испортил.

– Сам знаю.

Сестра разбалтывала оставшуюся на дне кружки кофейную гущу.

– Со временем она тебя простит.

– Думаешь?

Во время ужина Алису прямо распирала злость на меня. Трудно справиться с настолько сильным чувством.