Нэнси Коллинз - Окрась это в черное

(Ни хрена не я!)

Раздался треск, будто гигантский сельдерей разломили пополам, и между Соней и Другой открылась трещина. Поднялся рев, луна в небе развалилась на тысячу сверкающих кусков. Еще сильнее содрогнулась земля, и пропасть развернулась вширь, утащив Другую во тьму.

Небо над «Эмпайр-Стейт-Билдинг» показалось бы странным даже случайному прохожему. Кипящие над его вершиной облака напоминали клубы чернил, выпущенные испуганным осьминогом. Но ни одна из ближних служб погоды не обнаружила признаки возмущения на своих радарах. И потому никто не мог объяснить внезапный треск молнии, потрясший все окна в городе в десять минут первого. И этот таинственный гром встряхнул не только окна. Раскололась мембрана здравого смысла, не дающая Нью-Йорку отгрызть себе ногу, подобно койоту в капкане. Потом, вежливо говоря, ад сорвался с цепи.

Синди вышла из кухни, оставляя за собой след мыльной воды. В руке у нее был зажат мясницкий нож. Сэм все еще смотрел телевизор, спиной к ней. Синди видела лишь одно – ямку у него на шее. Все остальное будто перестало существовать. Если прищуриться, то видна еще и пунктирная линия поперек ямки.

Эрнест Тримуй услышал крики за окном и подошел посмотреть. На улицах вокруг Таймс-сквер криком никого не удивишь, но сама громкость, плюс звуки гнущихся бамперов и битого стекла заставляли подумать, что тут нечто большее, нежели обычная свара проституток за территорию. В тот момент, когда Тримуй выглянул, таксист заехал на тротуар и вмазался в толпу пешеходов. Водитель скорчился над баранкой, ухмыляясь как ошалелый, когда машина раскидывала драгдилеров, проституток, трансвеститов и туристов. Второе такси влетело в машину с джерсийскими номерами. Водители выскочили и стали дубасить друг друга по голове и по яйцам, вопя как дикие звери. Собралась толпа – слишком широкие глаза, слишком пустые лица, чтобы это были люди. Таксист сгреб джерсийца и пробил его головой ветровое стекло. Когда таксист отступил и с рук его сыпалась стеклянная крошка пополам с каплями крови, из воздуха прилетел «коктейль Молотова» и плюхнулся на стенку ближайшего киоска, поливая толпу горящим бензином. Воздух наполнился воплями и руганью, запахом горелых волос и поджаренного мяса.

Эрнесту Тримую хватило. Он пошел к чулану, где хранил винтовку. Наступает Конец Света, и пора Избранным постоять за Правое Дело. Он начал с трансвеститов – они ему больше других досаждали. Взял на прицел одного – того, который ему месяца полтора назад разрешил отсосать и содрал за это двадцатку. Эрнест тогда сразу же пожалел, едва это сделал. А хуже всего – этот пидор его запомнил и каждый раз, когда встречал, здоровался. Пристрелив гада, Эрнест завопил. И вопил дальше при каждом выстреле. Вопил, убивая всех и каждого – сам не зная почему. Он убивал грешников, но будто частично и самого себя. Когда трансвеститы кончились, он стал убивать черных.

Родриго больше не плакал. Телевизор был по-прежнему включен на полную громкость, но Иоланда его не слышала. За соседней дверью стоял дикий шум – вроде домашней свары. Кого-то лупили и таскали. Такие вещи тут часто бывают, и Иоланда решила, что пора нести мусор на помойку. Бросила в мешок пустую банку из-под равиоли и грязный подгузник. Утоптала ногой, чтобы освободить место. Ручка Родриго высунулась; пальцы уже начали коченеть. Иоланда сказала себе, что это просто кукла. Всего-навсего кукла.

Отец Игнатий перебрал четки и возблагодарил Господа, что видение кончилось. Только молитвенные четки были обмотаны вокруг шеи старого причетника, который напоминал ему мать. Исповедальню заполнил звериный запах.

На улицы выплеснулось безумие, сдерживаемое и гноящееся годами, если не поколениями. Пешеходы выбивали ногами миски для подаяния у нищих и били их в почки, когда попрошайки пытались собирать рассыпанную мелочь. Пожарники с топорами набрасывались на всех, кто пытался тушить полыхающие пожарные участки.

Полисмены стреляли в упор слезоточивым газом в лица бунтарей, наполнивших улицы, а другие полисмены вламывались в толпу, размахивая дубинками и выхватывая пистолеты. Почти сразу исчезла разница между хулиганами и полицией, и полисмены с дубинками начали колошматить друг друга наравне с взбунтовавшимся населением.

Упряжные лошади в Сентрал-Парке бешено ржали, вздымаясь на дыбы, пытаясь выпрыгнуть из упряжи, а из парка валила толпа бездомных, вооруженных палками, камнями и голодом.

Звенели витрины магазинов Пятой авеню, и грабители вламывались в окна, расхватывая товар. Официанты и уборщики пятизвездочных ресторанов обливали посетителей спиртом и поджигали, превращая их в ромовые пудинги. Сестры отделения новорожденных бросались от инкубатора к инкубатору, отключая системы жизнеобеспечения. Хасиды с вытаращенными глазами взывали к Мессии и швырялись шлакоблоками с крыш своих домов. Тысячи нелегальных иммигрантов залили узкие улицы Чайнатауна, поджигая кондитерские.

Повсюду трещала стрельба. Горящие дома превратили город в именинный пирог со свечками. Крики преследуемых и охотников заполнили ночь. Манхэттен и его пригороды рвали себя на части, захлестнутые слепой лихорадкой клаустрофобии, как древние берсеркеры, полосующие себя ножами, чтобы пробудить убийственную ярость. Нетронутые безумием сжались в страхе и гадали, не пришел ли конец мира – или всего лишь Нью-Йорка? Для некоторых тут разницы не было.

Соня с трудом поднялась на ноги. Ледяное поле тряслось и дыбилось, как спина дикого зверя, к небу взлетали ледяные колонны. И цвет неба переменился: вместо черноты вечной ночи – пульсирующее северное сияние. Надо было немедленно вернуться из этого быстро распадающегося преддверия ада в свое физическое тело. Неизвестно, что случилось с ее материальной сущностью, но явно что-то важное. Однако каждый раз, когда Соня пыталась собраться и вернуться в материальный мир, перед ней взметалось новое ледяное поле, перекрывая путь.

Надо было взять себя в руки. Все это нереально,по крайней мере в физическом смысле. Она сейчас у себя в голове, а не на арктической льдине. Все, что нужно, – это открыть глаза и освободиться...

Раздался звук, как от пушечного выстрела, и земля под ногами взорвалась ледяным дождем. Оглушенная Соня смотрела, как вылезает Другая из ледового чрева. Она была огромна – голова и плечи закрывали небо. И Другая потянулась к ней лапой размером с грузовик.

С-с-сестра, -проворчала она. – Мы никогда не будем знать покоя, пока тот, кто сделал нас, не будет уничтожен. Пока он существует, мы слабы. Иди к нам, сестра. Иди к нам, чтобы мы могли родиться снова.