Нэнси Коллинз - Окрась это в черное

Нэнси Коллинз

Окрась это в черное

Прелюдия

В частности:

Когда кто-то вроде собаки лает,

Когда кто-то вроде гуся сумасбродствует,

Кто-то вроде лисы светится,

Кто-то вроде краба кристаллизуется,

Кто-то вроде волка крадется мимо,

Все эти твари опасны для здоровья человека.

Гайавата Сакатаро. Опасные животные

До чего красив этот мир!

Я гляжу на предутренние крыши. Дома темны, и лишь свет в редких окнах выдает жилища с ранними пташками и страдающими бессонницей. Луна зашла, а солнце еще не встало, и город окутан более густой мглой, чем в полночь. Время смены стражи.

Я смотрю на улицы под моим насестом и вижу, как ночные твари начинают отход. Я не о проститутках, пьяницах или тех, кого называют «ночные совы», а об истинно ночных созданиях. Это те, кто шарахается от первых лучей солнца, чтобы не сгореть.

Суккуб, принявший внешность дешевой шлюхи, торгуется с пьяным стариком. Он поднимает голову, предчувствуя рассвет трепещущими ноздрями, и уступает, чтобы быстрее договориться. Старик доволен, что так дешево купил манду, и они уходят в темный переулок. Вряд ли эта сделка покажется ему удачной, когда в процессе пятидолларовой случки у шлюхи вдруг вырастут зубы в таких местах, что старику и не снилось.

А вот из боковой улицы появляется стая варгров. Сумеречность раннего часа придает им куражу, и они ходят в волчьих шкурах. Они молоды, по крайней мере по меркам вервольфов, и потому склонны к таким бунтарским выходкам. Трусцой движутся по улице, двое в ряд и третий позади, почти на четвереньках. Любой, кому не посчастливилось с ними встречаться, примет их с первого взгляда за стаю одичавших собак – некогда домашних псов, приспособившихся к жизни на улицах. Но как только они встанут на задние лапы и пролают сигнал к атаке, иллюзия разлетится вдребезги и обнажится истина. Однако жертве от этого легче не будет.

Вервольфы быстро уходят в сторону заброшенных складов у реки, где у них дневные лежки.

Когда варгры уходят, из провонявшей мочой подворотни появляется бродяга. Он в лохмотьях, на ногах дырявые ботинки, набитые газетами. Я всматриваюсь в него повнимательнее, потому что он может оказаться замаскированным серафимом – но нет, это настоящий бродяга. Старик, наверное но сказать трудно, потому что лицо и руки его покрыты коркой грязи. Может быть, чернокожий, но может быть, и нет. В руке он зажимает бутылку из-под водки и что-то про себя бормочет. Подносит к губам горлышко и запрокидывает голову, пытаясь вылакать последнюю каплю. Лоб его хмурится, когда пьяница убеждается, что бутылка окончательно пуста. В приступе ярости он выкрикивает ругательство и швыряет бутылку в поребрик. Удар и звон неестественно громко отдаются в предрассветном молчании.

Бездомному понравилось создавать шум, и он предается этому занятию. Он орет во всю силу легких, и бессмысленный рев мячом отскакивает от окружающих стен. Бродяга находит мусорный ящик, который можно перевернуть и бить по нему ногами. Еще пара бутылок летит на камни. И когда пьяница уже вроде бы выпустил пар, раздается шорох кожистых крыл – и человек исчезает.

Я успеваю поднять голову и заметить черный силуэт на фоне темного неба, который уносит что-то почти своего размера. Матерая горгулья нашла добычу для своего голодного выводка.

Небо начинает светлеть, тут и я замечаю свою дичь. Она движется быстро, держась в тени, спеша в гнездо. Бледные черты лица и кровавые глаза вызывают у меня приступ тошноты. Этих тварей я ненавижу больше всех остальных рас Притворщиков, вместе взятых. От одного их вида у меня руки чешутся и ком сжимается в груди. Одного мне только хочется – загнать мой серебряный нож в их червивое сердце. Кровососы гребаные.

Я не хочу терять след вампира и потому ухожу с наблюдательного пункта. Кровожадно усмехаясь, я предчувствую грядущее убийство; утренний ветерок холодит обнаженные клыки. Не медля, головой вперед я сползаю с карниза четвертого этажа и спешу за своей жертвой.

До чего красив этот мир!

Из дневников Сони Блу.

Часть I

Когда любит мертвец

Ты, кто резче ножа

Вошел в мое сердце; ты, кто

Демонов ордой ворвался в мою жизнь,

В диком танце сквозь незапертую дверь чувств,

И воцарился в душе моей.

1

Древними глазами вижу я мир.

Это не глаза старика, замутненные временем и катарактой. И хотя помню я все, меня никогда не уносит в дебри ассоциаций или неуместных воспоминаний.

Я прожил на земле в десять раз больше самого старого человека. Я древен, но не стар. Меня обходит поток времени, от которого дряхлеет плоть смертных, кости превращаются в хрупкое стекло и зубы становятся, как кусочки мела. Мне не приходится бояться, что мир мой уменьшится, как при обратном взгляде в бинокль, что звуки заглохнут в ватной стене угасающих чувств.

Я гляжу на постаревшие создания, которых когда-то знал и вместе радовался, и восхищаюсь их неумолимым увяданием. Грудь, некогда восхитительная и твердая, как свежая дыня, превращается в увядший мешок, висячий, плоский, сморщенный. Гордый орган, полный жизненных соков, становится шлангом для удаления шлаков.

Таков удел человечества, судьба его. Все триумфы людей, их искусство, технологии, философия – превращаются в кусок потеющей плоти на безымянной кровати. Смертные по отдельности, они пытаются достичь бессмертия как вид. Такие попытки обрести «бессмертие» кажутся мне смехотворными, и все же своей настойчивостью в размножении люди обеспечивают себе переползание из века в век.

Семьсот лет я веду журнал. Это в буквальном смысле тысячи томов, хранимых в сотне укрытий, рассеянных по трем континентам. Подлинных воспоминаний о своей человеческой жизни у меня нет, кроме тех, что сохранены выцветшими чернилами на этих покоробленных страницах. Чувства, мечты и страхи, выраженные в этих самых ранних записях, принадлежат существу, навеки оставшемуся за пределами моего постижения – благодаря Силам, что создали меня.

Но от людей тоже есть польза. Конечно, они поддерживают существование моего рода: тот густой красный напиток, что гораздо вкуснее, когда похищен прямо у хозяина. Об этом даже излишне упоминать, но есть и другие, более тонкие, более... изысканные удовольствия, которые они могут доставить.

Позвольте мне развить эту мысль...

Несколько ночных клубов в городе обслуживают людей, вкусы которых, как и у подобных мне, ничего общего не имеют с продолжением рода. В один из этих клубов – «Оссуарий» – я люблю захаживать.

Он находится в районе мясохладобоен. Я там был вчера ночью. Снаружи «Оссуарий» весьма непримечателен, ничем не отличается от соседних запущенных складов на той же улице. Но интерьер его – по меркам людей – весьма вдохновляет. Стены выкрашены матово-черной краской и украшены висящими костями различных зверей, принявших свою судьбу от наших ближних. Вареные, ободранные и выбеленные черепа быков и кабанов, козлов и коней равно бесстрастно взирают на безволосых приматов, виновников своей гибели – немые свидетели ритуалов организованной боли и вырождения, разыгрывающихся перед их пустыми глазницами.