Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане

Впрочем, разве такое уж рядовое событие первая физическая близость с мужчиной?

Меня всё в Сергее дико раздражает. Например, как он ест. Вот сидит сейчас за столом и чавкает. Боже мой, я отдалась чавкающему мужчине! Это ужасно… Да и вообще все его движения, вся его мимика — они так неблагородны, так мелки и нелепы. В нём совершенно нет стати. Он простак и босяк. Я, аристократка духа, якшаюсь с бродягой! Что будет дальше?

А затем, спустя какое-то время, поворот. Почти на сто восемьдесят градусов. То ли усилием воли, то ли просто под воздействием дежурных магнитных завихрений, я гляжу на него по-другому. Нежно. Я так должна смотреть, он мой первый мужчина! Нет-нет, я была не права, он достоин меня. Вот как задумчиво и красиво он взирает сейчас в окно, прямо как поэт! Такой яркий, экзотический профиль… И рукой повёл так грациозно…

— Серёж, а ты стихи писать не пробовал?

— Не-а.

Первый самец… Где-то читала, что он оказывает воздействие на всю жизнь. Даже если родишь не от него, то дети всё равно будут носить некий код, заложенный при первом сексе. Непременно будут чернявыми и смуглыми, к примеру.

В любом случае, всех последующих буду сравнивать с ним. Так что может и неплохо, что начала не с самым лучшим экземпляром?

Все последующие… Я почему-то абсолютно уверена, что их ещё будет множество. Нет, мне определённо не стать монахиней.

АПОФЕОЗ ТВОРЧЕСКОГО ТУПИКА

Не пишется. Как ни пытаюсь. Я бездарь или просто физическое состояние не то? Сбили с волны, может? Если она была, конечно.

Господи, кто вообще заставил меня писать эту глупость про индейцев?

ЯВЛЕНИЕ ОТЦА

Никогда не любила сны. Вообще спать не люблю. Я хочу быть цельной и сильной, я хочу подчинять, а не подчиняться неведомым силам. Хочу бодрствовать и действовать! Во сне себя не контролируешь, во сне в тебя может проникнуть всё, что угодно.

Хотя отрицать магическое значение снов не могу. В них видишь порой, пусть и против своей воли, самую суть жизни во всей её беззащитной сюрреалистичности.

Мужчина. Стройный, высокий — идёт справа от меня, я не вижу его лица. Держу за руку.

Это отец.

— Папа! — хнычу я, потому что маленькая и глупая, мне лет пять от силы. — Купи мне чоколадку!

— Света, доченька! — слышится его укоряющий голос. — Ты уже такая взрослая, а коверкаешь слова. Не чоколадка, а шоколадка. Шэ, понятно? Скажи: шэ-э-э…

— Чоколадка, — назло ему повторяю я, хотя с лёгкостью могу произнести и шэ.

И мы в деревне почему-то. Здесь, в Вешних Ключах, хотя всё моё детство безвылазно прошло в городе. Заветное сельпо — оно уже невдалеке.

— Ну купи, а? — прошу я и тут же решаюсь на ещё одну наглость: — Ой, ножки заболели… Идти не могу…

— Что такое? — сурово спрашивает папа.

— На ручки! — прошусь я, вскидывая к нему ладошки, чтобы ему удобнее было подхватить меня за подмышки.

Папа укоризненно качает головой, наклоняется и поднимает меня на руки.

И вот — передо мной его лицо! Раскрыв глазёнки, я с восторгом и ужасом считываю эти черты, этот цвет глаз, этот изгиб рта.

Это Куркин, понимаю я вдруг! Он мой отец!

— Доченька моя любимая! — шепчет ласково папа Слава. — Солнышко моё ненаглядное! — он прислоняется ко мне шершавой щекой и целует куда-то под ухо. — Как же я люблю тебя, красавица моя! — вытягивает он меня на руках и любуется.

И так светло, так тепло и приятно на душе от этой невинной ласки живого и настоящего отца, что я начинаю плакать. Плачу, плачу и не могу остановиться. А папин взгляд всё так же нежен, руки его всё так же сильны, он прижимает меня к груди крепко-крепко — так, что и дышать становится непросто — прижимает и шепчет горячо, почти надрывно:

— Никому тебя не отдам, человечек мой любимый!

— Свет! Светка! — отчаянно толкал меня в бок Серёжа. — Ты чего ревёшь? Что опять случилось?

Я разодрала глаза, лихорадочно огляделась, поняв, что всё было сном, всего лишь сном, и заплакала пуще прежнего. Подушку придётся сушить — она насквозь мокрая.

— Свет, прекращай давай! — жалостливо сморщившись, гладил меня испуганный цыганёнок. — Так нельзя! Тебе лекарства дать какие, а? Ты скажи, я найду.

Я затихала постепенно.

— Теперь я знаю, кто мой отец, — бормотнула я едва слышно.

— Что? — наклонился Серёжа. — Что ты говоришь?

— Да ничего, — улыбнулась я ему. — Всё нормально.

ОЛЬХОВКА

В деревне вроде спокойно последние пару дней. Солдатики по улицам вразвалочку ходят, люди тоже безбоязненно вылезают из жилищ. Те, у кого они сохранились. Тем же, кто потерял дома в огне, вроде как и завидуют даже. Всех их увезли в какой-то дом отдыха и ходят слухи, что взамен деревенских домов предоставят благоустроенные квартиры. И вроде бы на выбор — хочешь в райцентре, а хочешь — в областной столице.

— Это ж надо, а! — встречает в магазине каждого покупателя тётя Ирина. У неё, как и у нас, занялся огнём лишь угол дома, пожар потушили, дом чернеет неблаговидным пятном, а тётя Ирина злится. — Если б я знала, что взамен этих сараев квартиры станут раздавать, я бы свой и сама сожгла!

Деньги заканчиваются. Как дед ни рассчитывал, а всё равно улетают словно песок между пальцев. Почему так? Вроде и не трачу особо. Ещё пара дней — и хлеб купить будет не на что. Что тогда делать?

Ещё в деревне рабочих много. Приезжают каждый день на вахтовых автобусах, разбирают сгоревшие дома, загружают обуглившиеся брёвна на грузовики и увозят куда-то. Споро работают, пройдёшься по улицам — а прорех уже полно, словно выдернутых зубов. Поредело на избы село.

Милиция шустрит. И прокурорские. Все — из области. Я слышала, несколько человек арестовали — надо полагать, за убийство Елизарова. К нам тоже милиционер заходил — я едва успела Серёжу на задний двор оправить — порасспрашивал о событиях той ночи. Не запомнила ли я лицо того, кто наш дом поджигал? Нет, ответила.

Несколько собраний прошло в сельсовете — я ни разу не ходила. Какой смысл, я же ребёнок, что мне там делать? Представители областного руководства были, успокаивали народ, обещали помощь и справедливую кару для виновных.

— До Ольховки как добраться? — спросила я у Серёжи, вернувшись из магазина.

— Вон в тот конец, — показал он рукой, — и прямо по дороге. Дорога одна, ошибиться невозможно.

— Ты бывал там? Далеко она?

— Ходили с матерью как-то. Почти ничего не продали. Там дворов-то — штук двадцать от силы. Людей почти нет. Близко она — километра три. Полчаса пути. А тебе чего там надо?

— Да так… Прогуляться хочу. Ты будь настороже. Я на замок дверь закрою, но мало ли. И не вздумай в окна высовываться.