Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане

Даже вопросы эти уже не отдаются во мне горестью. Теряют актуальность. То ли я взрослею и мудрею, то ли просто расплываюсь и превращаюсь в большое недоразумение.

А одиночество — оно всё равно сладкое. Сейчас уже ночь, за окнами тьма и затаившаяся опасность, я сижу перед мерцающим телевизором, вполглаза всматриваюсь в экран, но на самом деле погружена в себя. Мне хорошо наедине с собой, я себя понимаю.

Вот так бы длилось это целую вечность: ночь, мерцающий экран и я внутри чарующего кокона собственной бескрайности.

ВОЗВРАЩЕНИЕ БУДУЛАЯ

Ночь не нежна. Она тревожна и колюча. Черна, как гудрон — ни единого отблеска луны, небо затянуто тучами. Вот и ветер разыгрался. Деревья сдержанно шумят, словно предупреждая о затаившихся и готовых материализоваться призраках. Вот-вот пойдёт дождь и даже вроде бы уже накрапывает. В это время ещё и молодёжь пьяненькая по улицам прохаживала — и как-то успокаивала, как ни странно. Беспечностью, озорством. А сейчас даже кузнечик не чирикнет. Напряжённо и тягостно. Только ветер с деревьями злобно играется.

Мне подушку на другую сторону переложить надо. Давно хотела, да всё некогда. Чтобы в окно не смотреть, а то никак заснуть не могу. Дело секундное, а решиться — целый подвиг. Битый час уже лежала, а сна ни в одном глазу. На стуле перед телевизором носом клевала, легла же — и всё ушло. Говорила себе: ну давай, перекинь подушку, чтобы темноту эту стеклянную не устрашать податливой фантазией, а всё равно с места не двигалась. Словно ждала чего-то.

Дождалась, поздравляю!

Когда по двери скрести начали, а потом и постукивать негромко, даже не удивилась. Только испугалась. Такое бывает: удивления нет, а испуг пришёл. Это когда привыкаешь к неприятностям и каждой новой ждёшь как боя кремлёвских курантов. Обязательно услышишь.

А хотя стучатся ведь, не ломятся — значит, не убивать пришли. Я, правда, и вкрадчивых убийц легко могу представить, вежливых, да и не особо логическому анализу в подобные моменты доверяешь — эмоции сильнее, они захватывают и уносят.

Из постели выпорхнула тотчас же, тапки не одевала, чтобы по полу подошвами не шаркать. На кухне, у печи, захватила топорёнок. Ударить — не ударю, но хоть видом отпугну. А психоз накроет если — то ничего не гарантирую. Могу и топором тяпнуть. Всё могу, на всё способна. Не пробовала — ещё не значит, что не в состоянии.

— Кто там? — крикнула в дверь громко и зычно, чтобы дать понять — я не боюсь и готова к решительным действиям.

— Это я, Сергей, — донёсся с обратной стороны шёпот.

Серёжа!?… А чему удивляться, однако? Нечто подобное и следовало от него ожидать.

— Ты один? — спросила уже нормальным голосом.

— Один, один.

— Говори пароль!

— Какой пароль? — изумился он дрогнувшим голосом.

Я в кулачок хохотнула и собственному остроумию порадовалась.

Дверь отворила наконец.

— Оружие на пол! — продолжала наслаждаться пойманным куражом.

Серёженька пришибленный весь, личико в царапинах, глазёнками зыркает жалостливо, словно морская свинка. Одежонка на нём пыльная, несвежая. Улыбнулся — этак просительно и пугливо.

— У меня нож только.

— На пол!

Он достал откуда-то из-за спины потёртую кожаную кобуру с торчавшей из неё рукояткой ножа. Симпатичная вещица. Согнувшись, аккуратно положил на ступеньку.

— Ты чего? — посмотрел на меня при этом загнанно. — У тебя люди что ль какие? Пойду я тогда.

— Закрой дверь! — кивнула ему.

Он так же аккуратно прикрыл входную дверь и крюк на петлю закинул. Успел пытливый взгляд в темноту бросить.

— Свет, я же извиняться пришёл, — снова попытался он улыбнуться. — Объясниться. А ты с топором меня встречаешь.

— Снимай штаны! — произнесла я сурово.

— Чего?

Я не повторяла, только глазами повела: выполняй приказ, военнопленный!

— Ты с дуба рухнула что ли?

Ого, рассердился! Мне бы твёрдой надо быть и гаркнуть на него — снял бы как миленький. Что-то в духе «Ночного портье» бы получилось — киноман Костылев и эту картину в коллекции имел. Но я терпеть не могу насилия, любого проявления его — хоть по отношению ко мне, хоть наоборот, а потому теряюсь в подобных ситуациях. Не стать мне Ильзой, волчицей СС (Костылев, я всё у тебя пересмотрела, можешь не прятать кассеты!).

— Ладно, Будулай, расслабься, — опустила топор. — Шучу.

Он и вправду расслабился. Аж вздохнул облегчённо.

— Дед дома? — спросил.

— Нет, — отозвалась. — На твоё счастье. Ты чего не со своими?

— Гоняют нас, — шмыгнул он зачем-то носом. Видимо, чтобы фраза жалостливее прозвучала. — Почти всех переловили. Я думал, у тебя пару дней пересидеть получится.

Эге, да он надолго!

Мы вошли в избу. Свет я не включала, а на ощупь нашла в шкафу свечку — её и запалила, благо спички искать не пришлось, коробок на столе валялся. Серёжа на мои действия одобрительную кивнул — верхний свет и ему был ни к чему.

— Хорошо, значит, погоняли, — плотнее задёрнула я занавески, — раз даже деда не испугался. Или ты знал, что его в больницу увезли?

— Нет, откуда?! Просто деваться некуда. Неохота в тюрягу… А увезли разве?

— Тюрьма бы тебе не помешала. Есть за что.

— Может, и есть, — он присел вслед за мной за стол. — Только не мы всё это начали.

Я вдруг поняла, что вся эта ситуация очень и очень нравится мне. Ночной незваный гость, за которым гонятся ищейки, одинокая хозяйка таверны, впустившая его на обогрев — чрезвычайно романтично. Чрезвычайно возбуждающе. Моя стихия.

— Есть будешь? — спросила устало и примирительно. Вроде как приняв всё как должное: обстоятельства сильнее, я лишь в их власти, а прогонять загнанного человека негоже.

— Буду! — отозвался Серёжа, и в голосе его прозвучала большая и гулкая благодарность.

ПРОСТО НЕЖНОСТЬ

- Никаких поползновений! — предупредила я его, пуская к себе в кровать. — Лёг — и лежи.

— Хорошо, — буркнул он покорно, обнимая меня за талию. Словно так и должно быть, словно это никакое не поползновение.

Я уже воздух в лёгкие набрала, чтобы осадить наглеца, но ладошка его, кротко и учтиво застыв на моём животе, безмятежно расслабилась, а сам цыганёнок, уткнувшись в плечо, смиренно и умиротворённо засопел. Нет, не поползновение. Как к сестре прикорнул.

Ну ладно.

Покормив Серёжу, я заставила его раздеться, кинула грязную одежду в пакет — с тем, чтобы завтра выстирать — а на руки выдала что-то из старого, но крепкого дедовского. Включая трусы. Баню было поздно затапливать, поэтому налила из ведра в чугунок — и в печку наскоро посадила, там ещё угли тлели. До кипения не доводила — так, согрелось бы хоть чуть-чуть. Потом прямо посреди избы заставила его в тазике помыться. Слишком душистый аромат от него исходил.