Сефира и другие предательства - Джон Лэнган
– Так, ладно, – выдохнула Васкес. – Он единственный, кто знал о мистере Уайте?
– Трудно поверить, что это так, – ответил Пахарь. – Но никто до сих пор не клюнул ни на одну приманку, что я оставлял. Сам удивлен, признаюсь. Но это значительно упрощает нашу работу, так что я не жалуюсь.
– Хорошо, – сказала Васкес, – но деньги…
Глаза Пахаря загорелись, он подался вперед:
– Чтобы заполучить мистера Уайта, я заплатил бы каждому из вас в десять раз больше. Вот насколько важна эта операция. Наши затраты сейчас – ничто по сравнению с тем, что мы получим от этого парня.
– Что ж, вам виднее, – заметил Бьюкенен.
Пахарь улыбнулся и расслабился.
– Бухгалтеришки ценят, когда удается контролировать расходы. – Он повернулся к Васкес: – Ну как, ваши беспокойства разрешились?
– Минуточку, – встрял Бьюкенен. – Вопросы-то задавал я.
– Да будет вам, – ответил ему Пахарь. – Начальник здесь я, не забыли? Какими бы ни были ваши достоинства, Бьюкенен, оригинальность мысли в их число не входит.
– Так как насчет мистера Уайта? – спросила Васкес. – Предположим, он откажется идти с вами.
– Не думаю, что он так поступит, – сказал Пахарь. – Не думаю, что он будет так уж заинтересован в оказании помощи, когда окажется под нашей опекой. Это нормально, – Пахарь взял одну из палочек рядом со своей тарелкой, повертел ее в руке и воткнул в один из пельменей, поднес его ко рту, и на мгновение Васкес представила себе гиганта, смыкающего зубы на человеческой голове. Жуя пельмень, Пахарь продолжил: – Скажу честно, этот сукин сын кажется мне весьма крепким орешком. Из-за него я потерял все, что было хорошего в моей жизни. Благодаря этому ублюдку я отмотал срок в тюрьме, мать его, в долбаной тюрьме! – Пахарь проглотил пережеванное и наколол еще один пельмень. – Поэтому верьте мне, когда говорю, что у нас с мистером Уайтом впереди масса не впустую проведенного времени.
Под ними неспешно разошлись в стороны лениво плававшие полдюжины карпов.
V
Бьюкенен настаивал на том, чтобы найти отель мистера Уайта и расположиться в его холле.
– Ага, прикрывшись парой газет? – съязвила Васкес.
Они застряли в пробке по казалось бы самому короткому пути к отелю «Конкорд опера», в полулюксе которого поселился мистер Уайт, и салон такси наполняли вонь выхлопных газов и низкий гул окружавших их машин.
– Ну да, а что? Сработает.
– Господи, и это я фильмов насмотрелась?
– А что такого-то? – удивился Бьюкенен.
– Начнем с того, что такими темпами мы доползем туда как минимум к шести. Много народу вечером сидит и читает в холле отеля дневную газету? Прелесть новости в ее свежести.
– А может, мы в отпуске.
– Да без разницы. Все равно будем выделяться. И во-вторых, даже если в холле засядет куча туристов с газетами перед физиономиями, план Пахаря не сработает до одиннадцати. Ты хочешь сказать, что никто не обратит внимание на двух человек, занимающихся одним и тем же в течение пяти часов? Кроме того, мистер Уайт увидит нас, когда будет выходить и потом возвращаться.
– И снова повторюсь, Васкес, ты слишком все накручиваешь. Люди зачастую не видят того, чего увидеть не ожидают. Мистер Уайт не ждет нас в холле своего роскошного отеля и, следовательно, не заметит нас там.
– Ты прикалываешься? Он не «люди», он мистер Уайт.
– Приди в себя. Он ест, гадит и спит точно так же, как ты и я.
На кратчайшее мгновение окно над плечом Бьюкенена заполнило огромное лицо, которое Васкес видела (или ей показалось) в пещерах под тюрьмой. И вновь, как тогда, ее поразила топорная грубость его черт – как если бы скульптор второпях высек подобие человеческого образа на куске скалы, уже естественно сформированном таким образом, что напоминал лицо.
Приняв ее молчание за очередное несогласие с ним, Бьюкенен вздохнул:
– Так, ладно. Вот что я тебе скажу: отель большой и престижный, вокруг него наверняка куча всяких магазинов, верно? По ходу дела можно заранее сделать кое-какие покупки.
– Отлично, – согласилась Васкес. Когда Бьюкенен уселся на свое место, она спросила: – Ну так что? Ты удовлетворен ответами Пахаря?
– Ох, только не начинай…
– Да я только спрашиваю.
– Нет, то что ты сказала, называется наводящим вопросом, вынуждающим меня думать, что на самом деле Пахарь ничего толком нам не сказал и сейчас нам известно не больше того, что мы знали до нашей встречи.
– А ты узнал что-то новое?
Бьюкенен кивнул:
– А то! Узнал я, что у Пахаря эрекция на мистера Уайта с твою гребаную Эйфелеву башню, из чего я сделал вывод, что любой, кто помогает ему удовлетворить себя, получает огромную выгоду, – такси дернулось вперед, и Бьюкенен добавил: – Или я ошибаюсь?
– Нет, – ответила Васкес, – просто…
– Что? Ну, что опять?
– Не знаю, – она взглянула в окно на ползущие рядом машины.
– Очень доходчиво.
– Забей.
На этот раз Бьюкенен предпочел не продолжать спор. Васкес наблюдала за мужчинами и женщинами, проходящими мимо витрин магазинов техники и одежды, книжного магазина и офиса, назначение которого она не смогла определить. Из окон квартир наверху над коваными балконами виднелось предвечернее небо, словно набравшее еще больше синевы за дневное время под палящим солнцем. «Из-за него я потерял все, что было хорошего в моей жизни» – заявление Пахаря эхом прозвучало в ее голове. Поскольку страсть на его лице подтверждала подлинность его слов, а значит, и цель их миссии, краткий монолог можно было бы считать обнадеживающим. И все же, и все же…
За мгновение до того, как влепить кулак в солнечное сплетение заключенного, линии лица Пахаря, перекошенного и покрасневшего за последний час допроса, вдруг расслабились. Эффект был поразительным – будто с его кожи схлынул слой тяжелого грима. В последующей неподвижности его лица Васкес поначалу прочитала истинные эмоции Пахаря, беспристрастное отстранение от боли, которую он готовился причинить, основанное на его полнейшем презрении к стоящему перед ним человеку. В то время как рот его растянулся, выплюнув обращенные к пленнику крики: «Вставай! Вставай, мать твою!», через секунду после того, как его удар повалил человека на бетонный пол, и в то время как искривленный рот и глаза продолжали источать насилие, его кулаки и ботинки обрушились на спину пленника, его пах, его горло, – были и другие, непредсказуемые мгновения, когда Пахарь, шаркая ногами, отступал после удара по почке арестанта и на его лице вновь появлялось это бесстрастное выражение, и Васкес думала, что она сквозь маску видит этого человека таким, каков он есть.
Затем, через неделю после того, как Пахарь взял Васкес на борт корабля,
