Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова
Старичок сунул форму с пирогом в духовку, Настя помыла тазик, протерла стол.
– Ты пока приляг, отдохни, – уже совсем по-свойски обратился хозяин домика.
Настя легла на старый диван, застеленный потертым покрывалом. Вместо подушки хотела сунуть под голову свою куртку, но старичок бодро ввернул ей под голову какую-то мягкую игрушку непонятной формы – наверное, внуки притащили. Голова как магнитом притянулась к «подушке», глаза закрылись. Сквозь дрему пробивались голоса. Наверное, старичок тихонько включил радио.
ОН: Как вы считаете, насколько книжки и жизнь – разные вещи?
ОНА: Поясните вопрос.
ОН: Вот читаете вы книжку – конечно, испытываете чувства, воображение вас переносит в условную реальность, вы боитесь, радуетесь, волнуетесь, одним словом. Но всегда знаете, что в любой момент книжку можно захлопнуть и страхи закончатся. А в жизни так не получится.
ОНА: В жизни тоже можно убежать, еще подальше, чем в книжке. У персонажа выбор так себе – все от автора идет.
ОН: Хороший автор прислушивается к своим персонажам, дает им возможность самим выбирать.
ОНА: Ой, не смешите. Вот захочет и назначит дамочку вампиром, и чего?
ОН: Может, автор просто почувствовал, что этой дамочке самой интересно, какие они, вампиры.
ОНА (смеется): Так можно что угодно подтянуть.
ОН: Давайте все-таки про жизнь. Как думаете, насколько человеку полезно то, что он переживает во сне или в книге?
ОНА: Безусловно, полезно. На то и нужна литература. Но вы же с другого начали – за жизнь, так сказать. В книгу автор тащит реалии из жизни, а потом дорисовывает то, что в реальности так просто не встретишь, как минимум в той последовательности, какой хотелось бы автору.
ОН: Конечно, автору интересно через персонажей самому пережить что-то.
ОНА: Как вы заговорили! А сами про свободу выбора персонажа. Автор не просто не дает персонажу жить своей жизнью, так еще и свои опыты на нем ставит. А так как через покой и гармонию вряд ли что откопаешь, вот и бросает бедных персонажей во все тяжкие. Боль и страдания – единственное, на что персонажу точно можно рассчитывать.
ОН: Счастливый финал.
ОНА (отмахиваясь): После череды жертв, и то, кому повезло.
ОН: Автор должен быть правдив, а произведение – правдоподобно. Нельзя же только про яблочки и сирень писать.
ОНА: Можешь не писать – не пиши. А то понапишут, а эти бедолаги потом маются в своем художественном вакууме.
ОН: Почему вакууме?
ОНА: Шаг вправо, шаг влево – если не придумал автор, то там ничего нет. Иди по одной дорожке, куда сказано.
ОН: Чего вы так за выдумку радеете?
ОНА: Потому что никто из нас не знает, не являемся ли мы чьей-то выдумкой.
ОН: Хотите на всякий случай подстраховаться? О милосердии просите?
ОНА (улыбаясь): На каждую силу найдется другая сила.
Глава 4
Марина. Птица в клетке
Июнь с его аномальной жарой безжалостно расправлялся не только с людьми, но и с птицами. Стрижи в воздухе кружились, срывались вниз, снова взлетали. Потом все равно падали серыми комьями перьев на асфальт уже бессильно. Везучих подбирали нежные девушки, тащили домой отпаивать. Птицы жадно, почти как люди, хлебали воду и сразу же засыпали.
Марина несла на ладонях стрижа, поглаживала пальцем его светлое горлышко. На левом птичьем крыле белела крупная точка, будто кто-то капнул краской. Птица лежала спокойно и тревожила этим. Прохладный подъезд, как портал между знойной засухой и оазисом плесневелой сырости, встретил скрипом петель. Ароматы чьего-то обеда, состоящего из жареной картошки, и глухие разговоры за дерматиновыми дверями. Она шла осторожно, ступень за ступенью, чтобы не растрясти ношу. На втором этаже запах табака. Сосед сверху опять вышел на лестничную клетку, чтобы не открывать окно в душную вселенную за пределами хрущевки.
– Привет, дядя Леша, – крикнула Марина в потолок.
– Салют, малая, – отозвался тот гулко сверху.
Марина, перехватив стрижа одной ладонью, достала ключи и отперла квартиру. Вошла, плечом подталкивая дверь, и прислушалась. Тихо, значит мама еще не вернулась. Очень хорошо.
Марина достала клетку, оставшуюся от попугая. Вытряхнула пыль и старый сор. Бережно переложила птицу на металлическое прохладное дно. Взгляд упал на брошенное фортепиано, приглашающее домучить Шостаковича.
Марина дышала музыкой, но, как и всякий человек, имела в ней свои предпочтения. Мама готовила дочь к консерватории, грезила концертами, строго контролировала время, потраченное на вариации и вокализы, сама выбирала произведения для разучивания. Марина вяло терзала «К Элизе», втайне мечтая о переложении The Beatles или хотя бы о «Полонезе» Огинского.
Мама вернулась через два часа. Застала Марину в привычной позе за инструментом и не заметила клетку, укрытую шторой. Начала нервно хлопать дверцами шкафчиков на кухне, стучать ножом о разделочную доску. Изредка из кухни доносилось: «Я слушаю!» – если Марина вдруг затихала.
Стриж спал до позднего вечера. Он проснулся, когда все готовились ложиться, съел две засушенные мушки, попил воды.
– Хочешь на волю? – прошептала Марина.
Птица посмотрела на нее, раскрыла клюв, но не издала ни звука. Стриж неловко ударился о клетку, и девушка еле удержала ту от падения с подоконника.
– Тебе нужно еще немного сил. – Она погладила птицу, просунув палец меж прутьев.
Стриж прикрыл черные глаза-бусинки и заснул опять.
* * *
На следующий день они ждали приезда маминой сестры. Тетя Люся, словно «Хабанера»[2] Бизе, очаровывала мужчин и предвещала хаос. Жгучая «Кармен» была полной противоположностью сестры. Мама Марины, бледная, худая, с жесткими чертами лица, неоднократно и строго напоминала Люсе, что ее перформансы могут закончиться так же печально, как у известной цыганки. Тетя только весело хохотала. Марине нравилась тетя Люся.
– Олечка! Чем это у вас тут воняет? – раздался возглас из прихожей.
– Ничем! – возмущенно ответила мама, встречающая родственницу.
– Как это ничем? А как же чеснок и скука? – рассмеялась бесцеремонная тетя Люся, проходя в зал.
– Я запекаю курицу, – сухо ответила мама и вышла проверить духовку.
Марина, наоборот, нежно обняла тетку, и они вдвоем принялись шуршать пакетом с гостинцами.
– Это я тебе футболочку привезла, нравится?
– Очень. – Марина прикладывала к груди яркие вещи, с удовольствием надела новые джинсы.
– Нам ничего не надо, у нее все есть! – покрикивала мама из кухни.
Тетя Люся только округляла глаза и складывала губы трубочкой, а сама доставала то шоколадку,
