Мальчики в долине - Филип Фракасси
Поразительно, но отец Уайт первым оказывается рядом с мальчиком. Он встает перед ним на колени, хватает раненую руку, осматривает порезы.
Эндрю слишком поздно замечает, как изменился взгляд Саймона. Он больше не встревожен и не напуган.
Он в ярости.
Прежде чем Эндрю успевает предупредить старика, проклятия Джонсона достигают апогея. Эндрю, переводя взгляд с окровавленной руки Саймона на Джонсона, колотящего в двери часовни, едва ли замечает, как два мальчика, смеясь, пробегают по проходу мимо отца Пула.
Проследив за ними, Пул видит, как они опрокидывают один из больших канделябров.
– Мальчики! – одергивает он их, но все вокруг пришло в движение. – Мальчики, – повторяет он, но уже не знает, к кому обращается.
Воздух прорезает влажный гортанный крик, и Эндрю быстро переключает внимание снова на Саймона и отца Уайта. Саймон вонзил нож в горло священника. Выпученные глаза старика похожи на вареные яйца. Кровь хлещет из раны, Уайт выскальзывает из рук Саймона и падает навзничь на пол.
– Нет, – бормочет Эндрю. – Нет…
Он говорит так тихо, что его никто не слышит. Он знает, что нужно говорить громче, кричать, отдавать приказы. Но он в ступоре и захлебывается словами. Он делает шаг вперед, зная, что должен помочь отцу Уайту, должен вытащить нож из горла священника, но тут же останавливается как вкопанный, разинув рот.
– О Боже.
То, что разворачивается перед его глазами, просто невозможно. Настоящий кошмар.
Повскакивав с мест, мальчики снуют туда-сюда. У каждого есть своя цель, и у каждого в руках какое-то оружие, которое им до сих пор каким-то образом удавалось прятать. Глаза Эндрю мечутся по часовне, замечая отблески металла, крепко зажатого в маленьких кулачках. Сэмюэл сжимает долото. В руках Ионы нож, похожий на нож Саймона, он вонзает его в спину другому мальчику, а тот отползает, крича от ужаса и боли. Терренс схватил одного из младших детей, пятилетнего Маркуса, и бьет его по голове железным подсвечником. Эндрю вспоминает, что этот подсвечник раньше стоял в библиотеке. Эта связь между двумя мирами, ирреальным и реальным миром, теперь уже навсегда разрушенным, потрясает его.
– Прекратите! – кричит он, но никто его не слушает. До него никому нет дела.
Вокруг все кричат, от страха или ярости, он не может понять. Большая часть мальчиков пытается убежать, защищается, отбивается, а остальные нападают. На это страшно смотреть. Эта адская картина хаоса и убийства переполнена мелькающими телами.
Эндрю чувствует запах дыма и ищет его источник. Обернувшись назад, он видит, как языки пламени лижут один из двух гобеленов, висящих за алтарем, по обе стороны от большого деревянного креста. На одном, темно-фиолетовом, вышито золотое распятие. На другом, красном, – святой Винсент, кормящий олененка.
Сначала загорелся красный.
Через считанные секунды огонь перекидывается на старый пыльный гобелен, покрывающий алтарь.
Он вспыхивает как сухая щепка.
Мимо Эндрю пробегают еще двое детей. Ни на миг не задумываясь и ничего не боясь, они опрокидывают второй канделябр, уставленный горящими свечами. Он падает на алтарь; свечи вылетают из подсвечников и приземляются на крышку соснового гроба Бэзила.
Эндрю пытается удержать одного из мальчиков.
– Пожалуйста, перестань! – в отчаянии кричит он.
Он не узнает лицо, которое поворачивается к нему. Не может такого быть! Он не успевает даже напрячь память и вспомнить имя, как чувствует острую боль в руке. Мальчики смеются и бегут дальше, очертя голову бросаясь в хаос. Он поднимает руку и видит, что из ладони течет кровь, порез такой глубокий, что кровь вытекает, как пролитое вино.
При виде раны он бледнеет. Дрожа, он надавливает на порез другой рукой, надеясь остановить кровотечение. Кровь просачивается между сжатыми пальцами, стекает по предплечью. Он стонет.
Раздается треск, и он оборачивается к дверям.
Безоружные мальчики пытаются убежать от вооруженных. Многие толпятся позади Джонсона у запертых дверей. Он замечает маленького Томаса, прячущегося под скамейкой с широко раскрытыми от ужаса, растерянными глазами. Некоторые мальчики яростно сопротивляются. Отбиваются кулаками, царапаются. Дергают за волосы. Кусаются.
Трое вооруженных мальчиков прижали к дальней стене и нападают на четвертого – на светловолосого Аарона, который всегда был готов помочь младшим. Они безжалостно бьют его простыми кухонными ножами, украденными в столовой. Аарон кричит и извивается, но трое напавших не замедляются, не останавливаются. Они наносят удары снова и снова.
– Нет… – стонет Эндрю, у него подкашиваются ноги. – Оставьте его…
Однако в часовне уже царит паника, которую только усиливают крики и застилающий все дым.
Пул кричит на пробегающих мимо детей, требуя ОСТАНОВИТЬСЯ! Эндрю с ужасом видит, как двое мальчиков постарше бросаются на Пула и толкают его спиной на алтарь, уже полностью охваченный пламенем.
Гроб Бэзила покачнулся, но не упал. Он пылает на столешнице, как будто это не алтарь, а погребальный костер.
Задев пламя, сутана Пула загорается сзади. Эндрю срывает оставшийся гобелен со стены и подбегает к Пулу, набрасывает ему на спину фиолетовую ткань. Он спотыкается, и они оба падают на пол.
Раздается пронзительный визг, и кто-то сильно ударяет Эндрю сбоку по голове. Яркий свет вспыхивает у него перед глазами. Мешанина звуков искажается. Зрение затуманивается.
И вот его пинают ногами. Бьют кулаками. Его и Пула. Крики усиливаются. Он переворачивается, пытается защититься, но не видит ничего, кроме оскаленных лиц. В него снова и снова вонзается окровавленное оружие, зажатое в руках детей.
Он не знает, что произошло, понятия не имеет, как такое могло случиться.
Но понимает, что это конец.
35
– Откройте двери, маленькие засранцы!
Джонсон со всей силы колотит кулаками по дверному полотну. Сквозь щель между створками он видит танцующие тени. По ту сторону дверей он слышит смех минимум двух мальчиков, они сейчас в нескольких дюймах от него.
Когда я выберусь отсюда, я с них кожу живьем сдеру.
Он чувствует, как изнутри его захлестывает непреодолимая паника, растекающаяся по телу, сковывающая сознание. Это хуже, чем страх. Бьющий по нервам ужас оказаться в ловушке.
Он боялся этого всю свою жизнь, с самого детства, когда мать запирала его в чулане их маленькой квартиры всякий раз, когда он плохо себя вел. Она вталкивала его внутрь, подсовывала стул под ручку, говорила ему через толстые деревянные двери, что чем дольше он ноет и рыдает, тем дольше будет наказан.
Он изо всех сил старался вести себя тихо, перестать хныкать и шмыгать носом. Ему казалось, что мать стоит рядом и исподтишка прислушивается, словно паучиха, нащупывающая изогнутой лапой нить липкой паутины, ожидая, когда она завибрирует.
– Я тебя слышу!
И он снова начинал ныть, понимая, что делает себе
