Мальчики в долине - Филип Фракасси
Помню, как мне было грустно от того, что я не попрощался с родителями. Не видел их тел.
Хотя, как мне сказали, смотреть было особо не на что.
И потом, когда все было кончено, меня увели прочь. Мелькали незнакомые лица. Звучали резкие голоса.
Я отчетливо помню ощущение, что я никому не нужен.
Два дня спустя я оказался в приюте Святого Винсента, и Эндрю проводил меня до моей кровати. Он показался мне таким старым, настоящим взрослым, но теперь я понимаю, каким молодым он был. Шли годы, а он будто становился моложе по мере того, как я взрослел. Странное изменение перспективы, которое в конечном итоге привело к тому, что мы стали друзьями. Мысль о том, что мы, священник и сирота, стали настоящими друзьями, кажется мне странной. Я не знаю, то ли он из-за этого кажется молодым, то ли я чувствую себя старым.
Пул слишком сильно сжимает мое плечо, и я киваю, думая о Бэзиле и о том, что хочу сказать.
Я лихорадочно подбираю слова.
И наконец нахожу их.
– Я знал Бэзила около трех лет, – начинаю я, скользнув взглядом по лицам своих братьев. – С того дня, как он появился в приюте Святого Винсента.
Я оглядываю часовню, стараясь избегать зрительного контакта. Меня нервирует, что все на меня смотрят. Некоторые улыбаются, некоторые выглядят грустными. Кто-то ухмыляется, как будто сердится на меня или ему противно. Я делаю вдох и смотрю в одну точку на дальней стене, лишь бы не видеть выражения их лиц, приятные и не очень.
– Когда он впервые к нам приехал, то был совсем худеньким, одна кожа да кости. – Я издаю смешок, хотя в этом нет ничего смешного. – Он… как вы все знаете, когда его нашли, он буквально умирал с голоду. Напуганный маленький ребенок, брошенный, как многие из нас.
Кто-то кашляет, и я замечаю, что некоторые мальчики нетерпеливо ерзают. Им скучно. Я понимаю, что нужно поскорее закругляться.
– Помню, он как-то рассказывал мне, что на улице ему приходилось есть что придется. Но это помогло ему выжить…
Пул слева от меня прочищает горло. Я поворачиваюсь к нему и вижу, как он вскидывает брови.
– Простите, – шепотом говорю я и снова сосредотачиваюсь на точке на дальней стене.
– Я хочу сказать, что он был стойким. Выносливым. А еще добрым. Он был не самый здоровый ребенок. Всегда кашлял, и из носа у него текло…
Кто-то начинает смеяться, и я стараюсь не смотреть на Пула.
– В общем, он был моим другом. Нашим другом и нашим братом. – Я не знаю, что еще сказать. Позади себя я чувствую тяжесть его тела, которое лежит в гробу и ждет погребения. Я еще раз окидываю взглядом лица и в смятении замечаю, что несколько ребят в задних рядах о чем-то шепчутся. Мне кажется, что говорят они явно не о Бэзиле, и меня переполняет гнев.
И вдруг раздается стук в двери часовни. Меня охватывает волнение. Слышали ли остальные этот звук? Или он лишь плод моего воображения? Я выжидаю, прислушиваясь…
Опускаю взгляд на потертую кафедру, раздраженный и подавленный, и скомкано заканчиваю свою речь.
– Перед едой он всегда молился святым, – говорю я, не поднимая глаз. – Я знаю, что они ждут его на небесах.
Я киваю Пулу, дав понять, что закончил, покидаю кафедру и спешу обратно на свое место. Я стараюсь ни на кого не смотреть. Когда я сажусь, ловлю взгляд Эндрю. Он улыбается мне, и меня немного попускает. Но все равно сижу, понурив голову. Мне хочется, чтобы это поскорее закончилось.
Пул возвращается на свое место. Он не утруждает себя вопросом, хочет ли высказаться кто-нибудь еще. Он знает, что в этом нет смысла.
– Господь всегда присматривает за нами, дети. Защищает нас. – Его глаза блуждают по рядам, и я смотрю в пол, избегая его взгляда. Наконец он закрывает глаза. Я следую его примеру. Я рад темноте и тому, что эта ужасная церемония подходит к концу.
– Помолимся.
В темноте у себя внутри я представляю лицо Бэзила. Вспоминаю, как он смеялся. Я размышляю о дарованной ему жизни и молюсь за его вечную душу.
Тяжелый стук в дверь часовни прерывает мои мысли.
Словно сотни разъяренных душ колотят в них кулаками, требуя впустить их.
Я открываю глаза, и в царящей суматохе не вижу, кто на меня нападает. А потом становится уже поздно.
34
Когда раздается стук в двери, Эндрю вскакивает на ноги.
Джонсон, всегда начеку, уже шагает по проходу навстречу прервавшему церемонию звуку.
Несмотря на шум, Пул продолжает читать молитву; то, что он повысил голос, – единственное подтверждение того, что он вообще слышал стук. Мальчики ерзают на своих местах и во все глаза наблюдают за Джонсоном, который, пыхтя, направляется к дверям часовни.
Подойдя, он толкает их.
– …Святой Отец, благослови нас всех…
– Тут заперто! – кричит Джонсон, перебивая благословения Пула, словно это бормотание нищего попрошайки во время пожара.
Эндрю видит, как Джонсон снова и снова наваливается на двери, и на него мало-помалу накатывает паника.
Двери не поддаются.
Джонсон колотит по ним и яростно орет:
– Ублюдки! Откройте двери!
Эндрю морщится от этого ругательства и инстинктивно смотрит на Пула, который, кажется, наконец-то прервал молитву.
Из вестибюля доносится смех. Тот, кто смеется, стоит вплотную к дверям, с той стороны. В этот момент Эндрю понимает, что, хотя он так и не сосчитал всех детей, его интуиция не подвела и правильно оценила количество присутствующих.
Нескольких человек определенно не хватает.
Половина ребят вскочила со своих мест и со злорадными ухмылками наблюдает, как Джонсон колотит в тяжелые двери кулаками.
А тем временем Саймон повернулся спиной к дверям, как будто ему не интересно, что там, за ними. Он невозмутимо стоит в проходе, глядя на Пула, и протягивает к нему руку.
На предплечье у него глубокие порезы. От запястья до локтя пролегли алые полосы.
В другой руке он держит большой нож.
– Отец, посмотрите, что я наделал, – говорит он. – Вы мне
