Мальчики в долине - Филип Фракасси
Словно притянутый магнитом, взгляд Эндрю снова скользит по алтарю, и к горлу подкатывает тошнота. Он морщит нос от запаха пыли и плесени, исходящего от погрызенной крысами ткани. Она застыла на полу бесформенным несуразным комом, от которого его еще больше мутит. Он переводит взгляд выше, и на него с новой силой накатывает отчаяние. Чувство жалости пронзает его при виде того, что покоится на перепачканном кровью алтаре, накрытом старинным полотном, скрывающим кровавые пятна. Гроб Бэзила.
Внутри тесного ящика лежит труп ребенка.
Эндрю кажется, что он чувствует и другие запахи: аромат толстых сучковатых сосновых досок, из которых Джонсон сколотил этот ящик, и еще один запах, который скрывается за древесным ароматом сосны, за плесенью гобелена, – запах самого тела. Холодной плоти, разлагающегося трупа с запавшими глазами, раздутого газами.
– …помолившись, мы приняли решение похоронить Бэзила на церковном кладбище. Хотя он совершил преступление против Господа, против природы… он всего лишь ребенок. Невинный ребенок, потерянный и охваченный горем. Кто мы такие, чтобы судить его? Разве может пастырь винить агнца, заблудившегося в лесу? Нет, он ловит агнца и возвращает его в стадо. Погребение…
Да, да, Эндрю отлично чувствует запах мальчика. Гнилостный, отвратительный запах. Он устраивается поудобнее на жестком стуле, отодвигается от алтаря, ненароком прикрывает рукой рот и нос, как будто обдумывая слова Пула. Ему не сидится на месте, и, неуклюже переставив ноги, он чуть не сбивает стоящий рядом массивный светильник – их по два возле каждого пасторского стула. Высокие тяжелые канделябры стоят, как часовые, по обе стороны от гроба Бэзила, вознося ярко горящие свечи; тает воск, фитили коптят, испуская дрожащий черный дымок.
Наконец Эндрю подается вперед, ставит ноги на пол и приказывает своему телу перестать ерзать. Он тихо ругается себе под нос, пытается успокоиться, обуздать свои мысли, свою тревогу. Он смотрит на мальчиков: интересно, замечают ли они, что с ним, осуждают ли его, насмехаются ли над его очевидной нервозностью.
Но нет… Все взгляды устремлены на Пула. Дети гораздо больше увлечены этой речью об ужасной смерти их друга, чем любой проповедью, на которой Эндрю когда-либо присутствовал. Он чувствует себя лучше и делает глубокий вдох.
Его взгляд скользит по лицам, и он замечает, что Саймон и Иона сидят почти у самых дверей, дальше, чем должны были. Он хмурится. Наверное, они пересели…
А это еще что такое?
Внимание Эндрю привлекают двойные двери, ведущие из часовни в вестибюль. Они закрыты, но утренний свет из вестибюля просачивается сквозь щель между дверными створками. Вертикальная серебряная нить.
Мимо пробегает какая-то тень, и луч света дрожит.
Вот!
И снова… что это за тени? Дети?
Серебряная нить света темнеет, светлеет снова, мерцая от какого-то таинственного движения…
Вот она снова темнеет… и так застывает.
За дверьми кто-то стоит.
Эндрю хмурится. Кто бы это мог быть? Кто-то из работников кухни? Но что им надо? Возможно, простое любопытство? В конце концов, не каждый день в приюте Святого Винсента убивают мальчика.
Ведь это было… убийство. Слово вырвалось из запечатанного ящика в глубинах его сознания. Черное облако подняло крышку и просочилось в его мысли.
Значит, убийство, а не самоубийство.
Он правда так считает? И если это действительно так, то что нужно сделать?
Нет, это невозможно. Соберись!
Надо вернуться к реальности. Если не хватает кого-то из мальчиков… но нет. Этого не может быть. А значит, никто не может стоять за дверьми часовни. Кухонные работники убирают после завтрака и готовят обед. Им нечего делать в вестибюле. И если все мальчики на месте…
Мысли Эндрю цепенеют.
А они на месте?
Чувствуя нарастающую тревогу, Эндрю снова внимательно оглядывает всех в часовне, останавливаясь на каждом лице, мысленно повторяя имена.
Однако теперь его разум играет с ним новую шутку. Каждое узнанное лицо вызывает совсем другие мысли, другие вопросы: не убийца ли передо мной?
Внимательно вглядываясь в детские лица, он теперь ищет в них не скуку или озорство, а нечто гораздо худшее.
Жестокость. Ненависть.
Зло.
Он останавливается, ругая себя. Хватит, дурак! Просто выясни, все ли на месте.
И снова начинает пересчитывать мальчиков по головам.
– …и мы молимся за его бессмертную душу, – говорит Пул, завершая проповедь. – Кто-нибудь скажет несколько слов о своем друге? Кто хочет рассказать что-нибудь о Бэзиле, поделиться приятными воспоминаниями?
Никто из мальчиков не говорит ни слова и не встает. Эндрю еле слышно нервно покашливает. Вопрос Пула сбивает его со счета, но ему кажется, что нескольких мальчиков не хватает. Нужно будет проверить, а пока он опять переводит взгляд с детей на двойные двери. Тень исчезла, но он ждет, что щель снова потемнеет, чтобы убедиться, что за дверьми действительно кто-то есть.
И что он там делает?..
Он вспоминает о Бене и Бартоломью, сидящих в яме. Интересно, они еще живы? Или замерзли до смерти? Вмерзли в почву, как корни мертвых деревьев. И тогда их придется выкорчевывать и очищать от земли.
Понадобятся еще гробы…
Эндрю отгоняет эту мысль. От напряжения он на грани истерики. Надо молиться. О себе. О силе. Ему нужно поспать!
– Я хочу сказать несколько слов.
Эндрю поднимает глаза, и на мгновение все его переживания улетучиваются. Он улыбается. Нежное тепло растопило черный лед, застывший у него в груди. Это, конечно, Питер. Добрый, обходительный мальчик, которого он воспитал. Мальчик, который однажды встанет рядом с ним в рясе священника.
Втайне Эндрю надеется, что, если на то будет воля Божья, они с Питером когда-нибудь будут руководить приютом Святого Винсента. Его греет эта мысль.
Первое, что я сделаю, думает он, улыбаясь, когда Питер подходит к алтарю, это засыплю эту ужасную яму. Дни средневековых пыток уйдут в небытие.
Когда Питер подходит к кафедре, Пул хлопает его по плечу и отходит в сторону. Эндрю в нетерпении выпрямляется. Он забывает о зловонии, доносящемся из гроба, о разлагающемся трупе Бэзила. Его занимает только Питер.
И поэтому он забывает пересчитать детей и больше не следит за игрой теней, которые снова выросли за дверьми часовни.
33
Не знаю, зачем я вызвался выступать.
Я ничего не готовил, не планировал.
Но больше никто не берет слова, а сказать нужно. Во всяком случае, мне так кажется. Как
