Миры Роберта Чамберса - Амброз Бирс

Я спросила его, о чём эта пьеса, и он очень долго и с большим трудом пытался мне её описать. Он сказал, что она о женщине, которая находится в пригородном доме совершенно одна. Я уточнила, похож ли дом из пьесы на этот, он ответил, что совсем не похож. Он другой, совершенно другой. Но он не мог объяснить, в чём же различие.

Он сказал, что женщина в пьесе не выходит из дома, потому что люди не выпускают её оттуда. Я спросила, что это за люди, но он помотал головой и ответил, что это не самая важная часть истории. По его голосу я почувствовала, что всё — таки самая важная, просто он не хочет говорить об этом. Он казался потрясённым. А потом, сказал он, приехала королева.

— В этот дом? — спросила я. — В глушь? Королева чего?

— Злая королева, — ответил Адам. — В её присутствии люди сходят с ума.

Не самая подходящая тема для моей невестки, не так ли? Я так и сказала Адаму.

— Она хочет поговорить с тобой, — ответил он. — Она хочет знать твоё мнение о пьесе.

— Моё мнение?.. Да что я могу об этом знать?

— Неважно, что ты ей скажешь, — продолжал Адам. В самом деле? Сара ведь не идиотка и не ребёнок. Зачем мы вообще здесь? Я думала, от нас требовалось только оказать семейную поддержку, но никак не выполнять обязанности сотрудников сумасшедшего дома, поддакивающих причудам своих пациентов. Хотя, может быть, для Сары было бы полезно какое — то время побыть в одном из таких заведений. Как бы они их там ни называли, на мой взгляд, это просто больницы. А мы все иногда вынуждены ложиться в больницу. У неё хотя бы есть врач? Разве ей не следует у кого — нибудь наблюдаться?

Я сказала, что поговорю с ней после ужина, но есть стейк уже не хотелось. Два из них я завернула и положила в холодильник, пока Адам быстро проглотил свой. После чего я смешала в миске зелень и помидоры, и назвала это салатом. И вот теперь я сижу одна в кухне со своим блокнотом и салатом и придумываю отговорки, чтобы не идти к Саре, потому что просто не хочу к ней идти.

* * *

Её комната находится в конце длинного коридора на первом этаже и перед самой дверью нужно спуститься ещё на шесть ступенек ниже.

Я постучала и она открыла. Я не видела её несколько дней. В глазах у неё мерцал лихорадочный блеск. Меня поразило, как она исхудала. Сара всегда была миниатюрной, но сейчас создавалось впечатление, словно на её костях вообще не было мышц. На голове вместо её обычно строгой укладки сидело какое — то гнездо.

— Рада, что ты пришла, — сказала Сара так, будто я была её соседкой, которая заглянула в гости. Она положила руку на моё правое запястье (в левой руке я держала тарелку с салатом). Её ладонь была сухой, хрупкой и горячей.

Я держала тарелку перед собой как щит.

— Я приготовила тебе ужин, — сказала я.

— О, благодарю, — ответила Сара, не глядя взяла у меня тарелку и отставила её в сторону. Я воспользовалась моментом, чтобы осмотреть комнату. Чувствовался устойчивый запах давно не проветриваемого помещения, всюду царил беспорядок: везде, где только можно, валялись вещи Сары и листы бумаги с её каракулями, многие из которых были зачёркнуты.

— Присаживайся, — сказала Сара, указывая на край неубранной односпальной кровати. Я села рядом с ней. Она порылась в постельном белье, вытащила оттуда стопку бумаг и всучила мне. — Скажи, что думаешь, — потребовала она.

— О Сара, едва ли я достаточно квалифицирована.

— Просто сделай это, — отрезала она. — Адам не понимает. Это не для него, а ты поймёшь. Это не для мужчин. Это пьеса для женщин. О том, что они делают с нами.

— Я правда не уверена, — отнекивалась я.

— Читай вслух, — велела она. — Только так можно прочесть пьесу. Давай же.

Я сделала, как она сказала. Тогда я решила, что лучший способ выбраться оттуда — сделать то, что она просила. И я убедила себя, что как только закончу, то обязательно поговорю с Адамом. О том, что мы уже ничем не можем помочь Саре. Ей нужна настоящая помощь, которую мы ей оказать не в силах.

Но я начала читать пьесу, и, хотя это были лишь слова, написанные на бумаге, меня охватило странное чувство. Я бы сравнила чтение этой пьесы с прослушиванием очень сильной музыки. Она захватила меня так же, как нас порой захватывают песни, когда простой ритм сливается с эмоциями и буквально вытряхивает их из нас.

Эта пьеса была как заклинание.

Причина, по которой Адам не мог мне её описать, заключалась в том, что описываемые события почти не имели значения. Всё в пьесе служило лишь средством для передачи опьяняющих слов, которые Сара, должно быть, царапала на бумаге во время своих ночных приступов, они и меня заставили чувствовать себя безумной, но в то же самое время живой. А персонажи… Их оказалось куда больше, чем я могла себе представить со слов Адама, когда он говорил, что главная героиня изолирована и я вдруг осознала, что недоумеваю, как он мог не заметить их присутствия. Тем временем персонажи не переставали говорить друг другу: Королева, королева идёт и каждый раз, когда они так делали, я содрогалась от удовольствия и предвкушения, такого острого, что едва могла сдержать крик.

Это дикость. Эта пьеса какая — то дикость.

Конечно же, местом действия была Каркоза и Адам ужасно глуп, если сразу этого не заметил. Слёзы щипали мне глаза, когда я перевернула последнюю страницу и взглянула на Сару, сидящую возле меня на кровати.

— Когда она придёт? — спросила я. — Я имею в виду королеву.

— О, уже совсем скоро. — Она улыбнулась.

— Я имею в виду в пьесе. — Хотя так ли это? Я уже начала ощущать неловкость. Я что, тоже теперь грезила о прибытии королевы?

Призрачная фигура выходит из комнаты с башней. Королевские одежды, сотканные из кожи, памяти и обмана. Красота, восставшая из тины. Вся Каркоза изменится, когда она появится среди нас.

* * *

Я только что перечитала всё, что написала. Именно последнюю часть. Это не похоже на меня. Это не я. Я знала, что это отвратительное место. Я не верю тому, что написала здесь. Должно быть какое —