Соседи - Екатерина Дмитриевна Пронина
– Что теперь с нами будет, а? – Люба Милова беспомощно всплеснула руками. – Муж в психушке! Это же позор какой.
– Ну, а дети ваши где? – нетерпеливо спросил Даник. Он помнил, что у Женьки есть братик.
– Да по деревне бегают, наверное. Их отца в желтый дом увезли, а она, как дураки, все носятся, играют. Мне позор, а им хоть бы что!
Женька здесь не было. Казалось, судьба дочери волновала женщину удивительно мало.
Нужно было идти к Глафире Петровне. Даник вспомнил напудренную старуху, которая целовала руки мертвецам, и после некоторой внутренней борьбы решил, что пойдет туда, но в последнюю очередь. Сначала он обойдет все места, где любила бывать Женька.
Девочки не было ни у ларька, ни у колонки, ни на берегу Чернавы. Тревога все сильнее охватывала Даника. Всюду: в шелесте прибрежных ив, в тенях от облаков, в плеске воды у старого моста – ему чудились пустые взгляды белоглазых. В поисках Женьки он дошел до дальнего поля, где выпасали коров деревенские – и там наконец услышав знакомый смех. Даник опрометью бросился на его звук.
Над полем, усыпанным васильками, парил яркий бумажный змей с длинным извивающимся хвостом, а за ним бегал мальчишка лет шести. А недалеко от него, расстелив на траве старое одеяло, лежала и грызла сухую травинку Женька в своей безразмерной тельняшке. Она с наслаждением подставляла утренним лучам загорелое веснушчатое лицо.
– Привет, – сказала она запыхавшемуся Данику. – Не загораживай солнце.
– Я искал тебя, волновался. Ты не представляешь, что творилось ночью в Краснополье! – хмуро ответил Даник.
– Знаю. Мертвые вернулись и чудь по домам ходила.
Женька села и положила подбородок на сплетенные в замок руки, не забывая одним глазом поглядывать на веселящегося малыша.
– Спасибо, но ты зря волновался, – сказала она. – Мне чудь не опасна, я ведь взрослая. А вот братика могли забрать, у чуди свои законы, она нас плохо понимает. Мать его словно и не замечает, она вообще странная сейчас, может что-то сказать не подумав, а чудь услышит. Вот мы и ночевали здесь. Там, в роще, есть пастуший шалаш…
Она махнула рукой куда-то в сторону редкого березового леска. Даник тоже сел на край одеяла. В прохладном воздухе витал сладкий медвяный запах цветов.
– Знаешь, это хорошо, что ты беспокоился обо мне, – Женя улыбнулась уголком рта. – Я считаю так: если думаешь не о себе, а о других, ты повзрослел. Значит, тебя тоже не тронут.
– Тебе хорошо, а я знаешь, как психовал! Могла бы и предупредить, – пробурчал Даник скорее по привычке.
Он слишком радовался встрече с Женькой, чтобы сердиться на не. Радовался и любовался ею. Кажется, Женя это почувствовала.
– Даник, ты милый, – сказала она без своего обычного ехидства, – но ты скоро уедешь в город. Будешь рисовать картины, играть в театре, гулять с друзьями, и мы больше не встретимся. У тебя впереди целая жизнь. Скоро ты забудешь Краснополье, как страшный сон. А у меня отец-псих, потерянная мать, бабка к которой, ходят по ночам мертвецы, и маленький братик, который никому, кроме меня, не нужен.
Играющий на васильковом поле малыш упустил змея и обиженно заревел. Отвернувшись от Даника, Женька ловко вскочила на ноги и побежала утешать брата.
***
Алесь не знал, отчего ему хуже: от того, что он бездарно потратил единственный вопрос, который мог задать белоглазому, или от того, что Валюша, оказывается, сама отдала сестру людям из леса. Он не понимал, как теперь будет смотреть ей в лицо, когда закончится лето и все они вернутся за школьные парты. Она может еще тысячу раз собрать в квартире гостей на танцы, может смеяться и разливать вишневый компот, может даже поцеловать его – по-настоящему, не во сне. Это уже ничего не изменит. Алесь чувствовал, что нечто очень важное и дорогое сломалось в нем безвозвратно. И стыдно было грустить, ведь никто не умер, а проблемы есть и поважнее. Но он грустил и ничего не мог с собой поделать.
Говорить с Ленькой не хотелось: вообще никого не хотелось видеть. Теперь Алесь понимал, почему Даник не остался чинить вместе с ними мост, когда узнал, что Женька его предала. Выдумав, что из штаба нужно забрать дневник, он один пошел на дачу, погруженный в тоскливые мысли.
На крыльце стояли сапоги отчима, в доме пахло яичницей. Алесь немножко удивился. Поначалу Родион Григорьевич, конечно, ему не доверял. Возвращаясь на выходные, он проверял каждый уголок дома, дважды обходил двор, шарил бесцветными глазами в поисках чего-то запрещенного. Казалось, что даже ноздри отчима подрагивают. Но ему нравилось, что на столе горячий завтрак, малина собрана, помидоры подвязаны к колышкам. Скоро он почти перестал наведываться даже по субботам, а сейчас будний день, утро.
Отчим, босой, вытянув ноги с красными пятками, сидел у печи.
– Дома, получается, не ночевал? – упрекнул он.
– Я у Леньки был.
Болтать не хотелось. Алесь поднялся в штаб на чердаке, но Родион Григорьевич зачем-то пошел следом.
– Вот так, значит? – отчим упер в бока тяжелые кулаки. – Я доверяю, как серьезному человеку, оставляю на хозяйстве, будто взрослого, а ты? Чердак превратил в притон! Мне сказали, ты привел сюда жить какого-то беспризорника!
Алесь молча хлопал ресницами, ничего не понимая. О ком это отчим? Неужели о Данике? Но какой же он беспризорник, он друг и гость!
– В мой дом, без моего ведома! Стыдно соседям в глаза смотреть! Мне пришлось взять выходной на заводе, чтобы ты знал. Я боялся, что, если дождусь выходных, вместо дома только угли найду.
Это была прекрасная лекция о вреде антиобщественного поведения, которую он, наверное, даже заранее отрепетировал. Подобные упреки должен обронить ответственный родитель. Вот только не был он для Алеся заботливым приемным отцом. Вообще никем не был! Они сосуществовали на одной территории вынужденно, как два зверя, которых кинули в одну клетку.
– Я в твои годы себе такого не позволял. Что мать сказала бы?
Мать?! Что вообще может сказать мать, это воздушное существо, которое упорхнуло от них обоих в санаторий? Происходящее все больше напоминало дурной, дешевый спектакль. Алесю стало неловко за взрослого мужика, который зачем-то играет сейчас чужую роль. Но Родион Григорьевич подумал, кажется, что пасынок краснеет от стыда, и удовлетворенно кивнул.
– Барахло с чердака убери, и друзей чтобы больше сюда не водил.
Отчим попал по больному. Они стояли на чердаке, который еще несколько недель назад был завален пыльными коробками, сломанной мебелью и ветхой одеждой. Это Алесь вынес мусор и намыл полы. Алесь
