Пучина скорби - Альбина Равилевна Нурисламова
— Хватит, Сережа, не надо себя мучить. После поговорим, ладно? Иди в ванную, умойся, а я пока какао твое любимое сварю, хорошо? Творожники сделаю, творог сегодня свежий купила.
Сережа хотел ответить, открыл рот, но передумал. Лицо его внезапно просветлело, как у человека, принявшего верное решение.
— Конечно, мам. Как скажешь. — Он поцеловал Марину в щеку. — Я тебя люблю. Прости, что редко говорил. И папу люблю. Вы у меня лучшие.
Марина погладила Сережу по волосам.
— Все обойдется. Главное, мы вместе.
Она ушла на кухню, Сережа отправился в ванную. Марина слышала, как он включил воду. Вымыла руки, поставила на плиту чайник. Молоко, яйца и творог достала из холодильника, муку и сахар из шкафчика вынула.
Вода все еще текла, Марина слышала, как урчит кран: муж не собрался починить, и кран время от времени рычал. Но, бросив случайный взгляд в окно, она вдруг увидела, как сын садится в машину.
— Сережа! Ты куда? — крикнула она, будто он мог ее услышать.
Марина бросилась к окну, открыла форточку, хотела позвать сына, но он, не оглянувшись, уже забрался в салон «восьмерки» и захлопнул дверцу. Ей оставалось смотреть, как машина выезжает со двора.
В тот момент Марина не знала, что больше не увидит своего сына живым.
Глава двадцать третья
Олеся еще не вернулась.
Вадим пытался отправить жене в мессенджер ссылку на ролик «Виатора», написать сообщение. Связь была отвратительная, письмо никак не желало уходить. Он соображал, что написать: надо бы коротко, по существу, но мысли путались, в голове крутились воспоминания о только что закончившейся беседе с Мариной Ивановной. Следовало записать ее рассказ на диктофон, жаль, поздно сообразил.
— Как погиб Сережа? — спросил Вадим.
Сложно было задать этот вопрос, однако пришлось. Марина Ивановна, рассказав, как увидела сына сидящим в машине, уезжающим от нее навсегда, умолкла, и Вадим боялся, что она сбросит звонок и больше не возьмет трубку.
— Как я ту ночь пережила, сама не понимаю. Муж не звонил, сестре не рассказала ничего: просто не могла обсуждать это, к тому же Лидуся была на дежурстве, не будешь же по телефону… — Марина Ивановна вздохнула. — А рано утром мне позвонили и сказали, что Сережа… Якобы у моего мальчика кровоизлияние случилось. Ночью, во сне. Мне потом доктор говорил, что никогда такого не видел. Голова Сережи будто взорвалась изнутри, все сосуды лопнули. — Марина Ивановна снова замолчала, стараясь подавить слезы. — Дальше черным-черно. Не помню, как муж вернулся из рейса, как мы тело Сережи забирали из Верхних Вязов, как хоронили. Отпевание, поминки — ничего не помню. Сережа на Михайловском городском кладбище лежит. Лидуся все организовала, муж помогал, а я ничего не могла, как в прострации была. Одно застряло в памяти: на похоронах ко мне Лавров подошел. Как я ему в рожу не плюнула? Он, скотина, соболезнования выразил, а сам даже очков черных не снял. И уж точно не заплаканные глаза под ними прятал. Этот мерзавец понятия не имеет, что такое скорбь.
— Чего он хотел?
— Сказал, правильно я поступила, что никому ничего не выболтала. Дескать, и дальше надо молчать. Зачем марать память сына? К тому же, говорит, ничего доказать я не смогу, зато близким навредить — запросто. Мужу, Лидусе. Пожалеть их надо. А в конце наклонился ко мне и доверительно так сообщил: «Сергей ваш был слабым человеком, ему не по силам нести тяжелый груз, вот он и переложил его на ваши плечи. Вряд ли это справедливо по отношению к вам, однако ему было позволено облегчить душу.
Поэтому теперь вам тащить этот крест». И отошел от меня, я и ответить не успела.
Вадим подумал, Марина Ивановна поведала обо всем, что знала, но она неожиданно прибавила:
— Денис Сергеевич на похороны приезжал. Выпил на поминках и обронил, что в Верхних Вязах неспокойно. Я спросила, что такое, а он ответил, люди стали уезжать. Боятся оставаться. Многие видят мертвых детей по ночам. Дети смотрят в окна и улыбаются. Так что Сережа вправду их видел, теперь я уже не сомневаюсь, как тогда. Ни слова лжи не было в его рассказе, не болезнь была виновата в том, что происходило с моим сыном. Сережа взял грех на душу; пусть своими руками не убивал, но соучаствовал. И понес страшное наказание. А я каждый божий день молюсь за его душу. Говорят, молитва матери самая сильная и… Ну вам это все неинтересно уже.
— Спасибо, что согласились рассказать, Марина Ивановна.
— Какое там спасибо! Не знаю, правда, как мой рассказ поможет вам найти дочь. Все случилось так давно.
— Я понимаю, насколько тяжело было вспоминать обо всем.
— Наоборот, легче стало. Камень сняла с души. Я ведь и впрямь никому ни слова не сказала, молчала все эти годы. Знала и молчала. Если бы людей продолжали убивать, наверное, рассказала бы все-таки… Но убийства на дорогах прекратились, вся история забылась.
— Ваш рассказ — смелый поступок.
— Не понадобилось особой смелости. Угроза Лаврова — пустяк. Лидуся умерла. Муж угасает, врачи дают от силы два месяца: неоперабельный рак в последней стадии. Моя жизнь… Не так уж она мне и дорога, чтоб цепляться за нее. А если вы спасете дочь, это станет… — Марина Ивановна запнулась. — Словом, помогите ей. Эти сволочи должны ответить за свои преступления.
Анализируя их разговор, Вадим следил за отправкой сообщения Вере. Но ждал, как выяснилось, зря.
«Ошибка сети. Пожалуйста, попробуйте повторить попытку позже», — высветилось на экране.
— Вот зараза! — не сдержался Вадим.
Олеси нет уже минут пятнадцать, не слишком ли долго? Сколько времени нужно, чтобы сходить в туалет? Да, она не спешила, хотела немного побыть одна, переварить все. Но ведь нужно решить, как действовать, а времени в обрез.
Вадим вышел из комнаты, окликнул Олесю. Она не отозвалась.
Он направился по коридору к туалету и душевой.
— Олеся, ты здесь?
Снова нет ответа.
Тревога накатила жгучей волной.
«Кретин, нельзя было ее отпускать!»
«Но она же в туалет пошла — с ней надо было идти?»
Вадим побежал к лестнице. Совсем недавно он метался по общежитию в поисках Дениса Сергеевича и прекрасно помнил, чем они закончились.
«Прекрати! Олеся пошла на второй этаж, в свою прежнюю комнату. Может, забыла что-то. Или просто сидит там, в тишине, возможно, плачет».
