Марьяна Романова - Болото

Держаться было все труднее. Мужики держались вежливо, добродушно даже, со стороны посмотришь – соседи поболтать зашли. Но они безошибочно определяли больные точки. Как будто бы у обоих был встроенный локатор мишеней. И оба наблюдали за ним как за мышью лабораторной – подействует или нет?

– Ребята, вы бы шли, куда путь держали, – Максим надеялся, что со стороны незаметен его подрагивающий от гнева голос.

Но они, конечно, разглядели – переглянулись насмешливо. Им было забавно играть вот так – чтобы чужой мужчина, словами раненый, ужом на сковородке перед ними вертелся. За этим они и пришли, силу показать.

Максим сдержался, не вышел из себя, спокойно развернулся и медленно пошел к своему крыльцу, но он прекрасно понимал, что продул этот раунд. Спиной чувствовал их взгляд. Так сытый кот смотрит на мышь, которая в панике бежит прятаться под диван – коту она не как пища, а как развлечение нужна, и он спокойно дает уйти, потому что знает, обратный путь только один – в его когти.

Яне Лариса не нравилась. Интуитивное неприятие – в ее присутствии даже хотелось голову в плечи втянуть, а еще лучше – уйти, не делить с ней пространство. Вокруг этой Ларисы словно в воздухе была разлита тягучая сладость безумия. Гостья вела себя безупречно, ни одного хода неверного не позволила себе, произносила нужные слова в нужный момент. Была вежливой, и даже хмурое лицо Яны ее не обижало. И даже откровенное хамство. Яна могла в ответ на обращенный к ней вопрос демонстративно промолчать, глядя в глаза.

Говоря откровенно, Лариса не просто не нравилась ей – Яне прибить хотелось гостью.

И это было странно. Обычно Яна как раз тянулась к тем, кто плывет против течения. Даже к безумцам. Нет, к безумцам, пожалуй, – особенно. Вспомнить все ее романы, большинство из которых имели место быть в ее воображении. Тех людей, которых она сажала на внутренний алтарь. Ее аллергию на спокойную налаженную жизнь. Лариса ведь – ее крови. Даже если врет. Бунтарка, с сумасшедшинкой, бесстрашная. Но почему-то воротит от улыбки ее елейной, от звука ее певучего голоса. И даже противно смотреть, как она к Сашеньке подлизывается, и как тот доверчиво откликается на ее ласку.

Яна соседке старухе обо всем рассказала. В те дни они особенно сблизились – дома находиться не хотелось. Отец ходил мрачнее тучи – естественный страх перед толпой боролся в нем с врожденным рыцарским благородством. Отцу было страшно – Яна ведь понимала, чувствовала. В этом было что-то неправильное. Застать отца за переживаемым ужасом. Хуже, чем случайно ворваться в родительскую спальню, когда те занимаются сексом.

– Лариса ни при чем, – сказала ей старуха Марфа. – Просто ты, девочка, очень чуткая. Ты беду чуешь.

– А будет беда?

– Никто не может сказать наверняка, никогда, – вздохнула старуха. – Ты ведь знаешь, что все предсказатели хваленые – они ведь не предсказывают на самом деле, а как из пластилина судьбу тебе лепят.

– Что вы имеете в виду?

– Будущее нельзя увидеть точно. Будущее – это как много дорог, как снежинка. Пойдешь направо – одно случится с тобой, а налево – совсем другое. И на то человеку сердце дано, чтобы дорожку каждый раз свою выбрать. А не карты и не гуща кофейная. Гадалка же не завесу открывает, а лепит тебе будущее. Было много дорожек, а она отсекла все и только одну оставила. И не всегда самую лучшую. И ты уже только над той, одной, дорожкой свет видишь, идешь по ней послушно. Еще и совпадениям радуешься.

Старуха Марфа и Яна сидели на крыльце, плечом к плечу. Странная, наверное, картина – они были будто из разных миров, старуха с глазами пожившей злой собаки и девочка с колечками на лице. Это была даже не дружба, а какой-то болезненный симбиоз. Старуху, вроде бы, и раздражала девочкина щенячья жажда жизни, но в то же время, когда она в очередной раз слышала скрип калитки и видела, как Яна пробирается по заросшему палисаднику к ее крыльцу, что-то похожее на радость на минутку озаряло вечно невозмутимое лицо Марфы.

А Яну раздражало, что старуха такая скрытная, ничего толком не рассказывает, но все время намекает, что секреты у нее есть. И трудно ей было привыкнуть к ритму старухи – черепашьему, улиточному, как будто бы им вечность отведена. Марфа иногда могла на полуслове замолчать и уставиться вдаль. Как будто спит. Яна вежливо ждала – минуту ждала, две – а потом начинала трясти старуху за плечо: ну что ты, ты же начала рассказывать, продолжай.

На природе у Яны проснулся аппетит волчонка, старуха же почти ничего не ела, и когда Яна предлагала: «А может, сырники сделаем?», удивленно таращилась. Она могла на сутки забыть про еду. Пища была для нее средством поддержания жизни, но не удовольствием. Но больше всего Яну раздражало, что когда речь заходила о болоте, Марфа как будто бы запиралась внутри самой себя. Становилась похожа на дом с наглухо закрытыми ставнями и гвоздями заколоченной входной дверью.

Иногда Яна начинала даже подозревать, что дело тут не в строгости тайны, а в обычной человеческой манипуляции. Хитрая старуха чувствует, что любопытство ест Яну изнутри, вот и треплет нервы. Иногда кинет пару реплик, как обглоданную кость голодному псу. «С болотом нашим такие силы связаны, что тебе туда соваться точно не стоит», – например. Или: «Если ослушаешься и пойдешь ночью в тот лес, то пропадешь, а если нет – никогда такой, как прежде, не будешь». И всё. И всё! Иногда Яне хотелось треснуть кулаком по ее обтянутому смуглой морщинистой кожей черепу. Пытка секретом – самая худшая из инквизиторских пыток, которые она могла себе вообразить.

– Давайте я вам тоже свой самый страшный секрет скажу, – однажды предложила Яна. – Никогда и никому не признавалась – боялась, за сумасшедшую примут. А вам – скажу. А вы мне взамен – про болото, все подробности.

Яна и не ожидала, что старуха проглотит наживку, это был слепой выстрел в пространство, без надежд и жажды результата. Но та неожиданно заинтересовалась.

– Что за секрет? Ты что-то видишь? Голоса слышишь?

– И то, и другое, – важно приосанилась Яна.

– Говори.

– А вы не обманете? Я потом узнаю все, что хочу?

– Настанет время, и узнаешь, – как-то недобро усмехнулась Марфа. – Расскажи, кого видела.

– Ладно… Инкуб ко мне ходит, давно. Одиннадцать лет мне было, когда он впервые пришел. И чем дальше – тем чаще появляется. В последнее время совсем обнаглел, может и несколько раз в неделю прийти.

– Кто? – удивилась старуха.

– Инкуб… Ну как объяснить… Демон ночной. Черт, по-нашему.

Больше всего Яна боялась, что старуха обесценит ее секрет недоверчивым смешком. Или – что, пожалуй, еще гаже – снисходительной интонацией. Так сделали бы Янины родители, вздумай она с ними поделиться. Мол, спать тебе надо больше, есть калорийнее и с мальчиком каким-нибудь начать встречаться, тогда и не будет тебя мучить всякая придуманная ерунда. Яна потому и молчала, хоть иногда, за завтраком, ее распирало от желания получить мрачному чуду свидетеля.