Татьяна Корсакова - Проклятое наследство

В комнате было душно, куда душнее, чем снаружи, Клим тут же покрылся испариной. Слабого света свечи недоставало, чтобы рассмотреть все в деталях, но недвижимое тело обнаружилось сразу.

– Анна Федоровна, вам плохо или вы просто так прилегли? – спросил он на всякий случай и, не дожидаясь ответа, положил ладонь на лоб барышни.

Лоб был горячий, а дыхание частым и неглубоким. Дыхание не понравилось Климу особенно. Впрочем, в сложившейся ситуации не было ничего, что могло бы ему понравиться. Даже изящные щиколотки, выглядывающие из-под платья, не возбудили его интереса. Интересовало Клима сейчас лишь две вещи: имеется ли в этом чертовом городе доктор и когда наконец соизволит явиться блудный жених. Сам он с девицами благородного происхождения дела если и имел, то лишь амурного свойства. Отношения те были взаимно приятными и совсем неутомительными, в отличие от нынешних, которые и отношениями-то назвать можно было лишь с большой натяжкой. Что можно делать с беспамятной девицей? Особенно принимая во внимание тот факт, что девица – чужая невеста, можно сказать, без пяти минут чужая жена.

Пришлось действовать по обстоятельствам, поднимать девицу с пола. Жар, от нее исходящий, Клим почувствовал даже сквозь ее и свою одежду. Длинная, туго заплетенная коса, соскользнула с ее плеча, коснулась кончиком пола и, перекладывая Анну на кровать, Туманов не к месту подумал, что пол может быть не слишком чистым. Косу Клим аккуратно пристроил на подушке рядом с хозяйкой, а кончик так и вовсе отряхнул от невидимой в темноте пыли. Вот только, что делать дальше, он не знал, а потому похлопал девицу по щекам, сначала осторожно, а потом довольно сильно. Наверное, из обмороков прекрасных дам нужно выводить каким-то иным, более изящным способом, но тут уж не до жиру.

– Эй, Анна Федоровна, очнитесь, – сказал он раздраженным шепотом и затаил дыхание в надежде на чудо.

Увы, чуда не произошло, прекрасная дама приходить в себя не желала. Кокетничала? Дамам ведь свойственно кокетство. Чтобы убедиться окончательно, Клим потянулся за стоящей на столе свечой. Взгляд зацепился за сложенный пополам листок бумаги. Изображенное на нем Клим сначала принял за рисунок, а потом решил, что это все же не рисунок, а какая-то схема. Часть схемы, если быть точнее. Но схемы и рисунки интересовали его сейчас меньше всего, горящую свечу он поднес к лицу Анны. В неровном свете лицо это было иным, незнакомым: запавшие глаза, заострившиеся скулы, тени от ресниц на полщеки, ложбинка между ключицами и яркой искрой серебряная ласточка на витой цепочке. Стало совершенно ясно, что пощечины не помогут и не спасут, что действовать нужно быстро, потому что все это – не легкая простуда, которая пройдет сама собой, и уж точно не дамское кокетство. Ни одна дама не хотела бы, чтобы посторонний мужчина видел ее такой некрасивой и беспомощной. Вот только так уж вышло, что решать проблему придется ему, постороннему мужчине, потому что непосторонний променял вечер с невестой на вечер с другом. Клим его даже в чем-то понимал, мало радости возиться с больной дамочкой, когда светское общество Чернокаменска распахнуло тебе свои радушные объятия. Он бы и сам сейчас предпочел вернуться в замок. Там, по крайней мере, не так душно, а на озере так и вовсе прохладно.

Наверное, от воспоминаний о прохладе в комнате вдруг похолодало. Пламя свечи заплясало, словно на сквозняке, и вместе с ним заплясали на стене тени, складываясь в женский силуэт. Призрачная женщина тянула к Климу тонкие руки с прозрачными серпами когтей, а над головой ее, точно змея, извивалась длинная коса. Извивалась, сплеталась в призрачную же удавку.

Стало холодно. Только теперь не снаружи, а внутри. Сердце, до этого бойкое и горячее, в одночасье превратилось в кусок льда, и кровь в жилах застыла, замерзла, как вода в реке. Ему бы обернуться, одним лишь взмахом свечи развеять морок, но где взять силы, когда внутри такой холод, когда даже губы онемели? Сейчас бы притулиться плечом к теплому печному боку, как когда-то в детстве. Да нет печи! Печи нет, а Анна есть, с кожей сухой и горячей…

Стылые, теряющие чувствительность пальцы сжали узкие девичьи запястья, и тепло, убивающее одну, вдруг сделалось теплом, спасающим другого, полыхнуло, обожгло до боли, до едва сдерживаемого крика, а потом потекло по жилам, растапливая кровь, ломая ледяной панцирь. У этой жаркой волны был запах озерной воды и плавящегося металла, она была яркой, как радуга, и Клим с отстраненным равнодушием подумал, что от надвигающегося приступа мигрени никуда не деться, если удастся остаться в живых, если призрачная удавка, зависшая прямо над его головой, не захлестнется на его шее с совсем не призрачной силой.

А та, которая спасала его собственным теплом, но до которой в этот самый момент Климу не было никакого дела, вдруг открыла глаза. Ее глаза были цвета серебра, и смотрела она не на него, а на кого-то, стоящего за его спиной. Клим шкурой чуял, что в комнате они не одни, что позади него кто-то есть, кто-то страшный и смертельно опасный, сжимающий в когтистой лапе тонкую нить его судьбы, в любой момент готовый нить эту оборвать. К страху вдруг присоединилась злость. С ним часто такое случалось, страх в его жизни не задерживался надолго именно из-за этой ослепительной, из ничего возникающей ярости.

Бояться неизвестности, какой-то твари, прячущейся в темноте?! Нет, это не про него!

Клим обернулся так стремительно, что свеча в его руке едва не погасла. Не погасла, пламя ее вздрогнуло, присело, почти слившись с фитилем, а потом вспыхнуло с новой силой, освещая пустую комнату. За его спиной не было никого. Сейчас не было, но к распахнутому окну вели мокрые следы босых ног. Женских ног…

А холод исчез, отпустил и кости, и мышцы, и мысли, которые до этого момента были вялыми, словно чужими. Клим полной грудью вдохнул сладкий ночной воздух, помотал головой, прогоняя морок. Ведь и в самом деле морок, вот и следов уже никаких нет. Да и были ли?

– Анна Федоровна, вы это видели?..

Она должна была видеть, пожалуй, только она одна и видела ту, что стояла за его спиной. Вот только графиня не ответила. Глаза ее, еще недавно яркие, с серебряным блеском, были закрыты, а на лбу выступили бисеринки пота. Дыхание, до этого частое и сбивчивое, сейчас, казалось, выровнялось, но являлось ли это хорошим признаком? Слишком уж спокойной, слишком уж неживой она казалась. И холодной… Раньше до кожи ее было не дотронуться, а теперь… Клим провел пальцем по тонкой шее, задержался, проверяя, есть ли пульс. Пульс был. Кажется… Пришлось прижаться ухом к груди, затаиться, прислушиваясь, из тысячи ночных звуков-шорохов вычленяя один-единственный, самый важный.