Марина Воробьева - Авиамодельный кружок при школе № 6 (сборник)

Два года, сколько жили они в темной коммуналке на Пряжке, сколько Яся ходила в детский сад «Солнышко», два года группа время от времени принималась играть в «каравай». Ясю ни разу не выбрали. Но каждый раз, когда повисала секундная пауза, она чувствовала, как на шее встают дыбом короткие волоски, вдоль позвоночника прокатывалась жаркая, томная волна, ноги подкашивались, а в глазах темнело.

Много лет спустя школьная подруга затащила Ясю в парк на аттракцион «Сюрприз». На деле это оказалась гигантская центрифуга, и было очень здорово воображать себя космонавтом в центре подготовки к полетам – тогда все бредили космосом. Колесо вставало чуть ли не вертикально, ты несся по кругу вниз, наваливалась ужасная тяжесть, но потом колесо взлетало вверх, и внутри у Яси тоже все взлетало, волоски вставали дыбом, а по телу прокатывала знакомая волна – не в полную силу, но очень близко.

Еще несколько лет спустя, на втором уже курсе, Яся наконец узнала, что такое множественный оргазм. Впервые, потому что все детские эксперименты с собой она старалась закончить как можно скорее, саму ее ни разу не застукали, но от подруг она наслушалась, как за такое влетает от родителей. Так вот, был там один момент, когда одна волна уже прошла, но остается еще какое-то послевкусие, недосказанность, то самое томное и горячее по позвоночнику, что обещает новую волну, если не остановиться. Вот этот момент лишь отчасти напоминал то сильное, нестерпимое наслаждение детства, когда выбор падал не на нее. «Взрослый» эксперимент так и остался экспериментом, молодой человек сначала исчез на лето, а потом взял после второго курса академический отпуск, и так и не появился в институте, Яся его не искала и вообще больше никого не искала – справлялась собственными силами, и получалось у нее куда лучше, чем в паре с кем бы то ни было еще. Может быть, дело было в том, что восхитительное полуобморочное состояние, которое накатывало одной волной за другой, ни с кем не хотелось делить, она пробовала, и с мальчиками, и с девочками – все было как-то не то. Партнер сопел, стонал, отвлекал, да попросту мешал партнер, как мешали визжащие соседи на аттракционе «Сюрприз».

Каравай-каравай, кого хочешь забирай. Я люблю вас всех, ну а Ясю – больше всех.

Поэтому когда ей объявили диагноз, она даже с некоторым удовольствием почуяла, как бегут мурашки вниз по затылку, как волоски на шее встают дыбом, а от груди к животу прокатывает томное и горячее. Ей показалось на секунду, что сидит в углу прямая седая старуха и кивает: ну, здравствуй, крестница.

Старуху она, конечно же, выдумала. Да и диагноз оказался не смертельным, хотя и неприятным, не рак груди, так, новообразование. В больнице все-таки пришлось посидеть, но и это было не так плохо, как могло показаться сначала: больница была за городом, апрель выдался очень теплым, ужасную соседку с раком горла перевели в другую палату на второй день, мать приезжала раз в три дня и привозила тонны фруктов – словом, больничная жизнь оказалась очень недурна.

Если бы не собака.

В самой собаке не было ничего необыкновенного. Обычная дворняга с узкой улыбчивой мордой, цвета очень грязной овчарки. Она приходила по утрам и садилась на одном и том же месте, прямо под окном Ясиной палаты. Яся потом вычислила, что как раз под ее корпусом должна размещаться кухня, и пес, скорее всего, просто дожидался объедков. Во всяком случае, около десяти утра собака вставала и уходила, быстро исчезая из зоны видимости.

Необыкновенно было то, что каждый раз, выглядывая в окно и видя на газоне песочно-серого пса, Яся ловила свою невероятную волну, едва не умирая от наслаждения. Это было сильнее, чем карусель «Сюрприз», сильнее, чем множественный оргазм. Приходящая обморочная волна накрывала, как прилив, окружающий мир превращался в размытые пятна, в центре живота нарастал огромный и горячий, как солнце, тугой шар какого-то невероятного усилия, он рос и рос, а потом взрывался вместе с Ясей вспышкой такой яростной, что темнело в глазах.

Два или три раза она пыталась выскочить на улицу, чтобы познакомиться с удивительным псом, но каждый раз, пока она бегала по коридорам и лестницам, пес уходил. А в другое время он не появлялся.

После операции Яся два дня лежала пластом. На третье утро заставила себя встать и дойти до окна. Собаки не было.

Прошло больше двадцати лет, когда она снова увидела эту собаку. Большую часть этих лет Яся не помнила – так, выскакивали иногда какие-то обрывки. Она жила от одной волны до другой, и каждый прилив приходил на несколько дней, за годы практики Яся научилась распознавать скорое приближение «таких дней», стелила соломку, как опытный эпилептик: запасалась едой и срочно доделывала всю работу, которую следовало сдать в первую очередь, отделывалась от всех встреч и запиралась в своей однокомнатной квартире. Приливы приходили, когда хотели, один раз их не было целых два года, и Яся даже успела закрутить какой-то невнятный роман, который немедленно бросила, как только почуяла приближение новой волны. Отношения требовали сосредоточенности на ком-то еще, а она едва справлялась с проживанием собственных ощущений. И еще отношения требовали постоянного выбора. А выбирать Яся не любила больше всего на свете. Она любила, чтобы выбирали ее, то есть не ее, а кого-то рядом с ней. В итоге она лет за шесть успешно выдала замуж четверых подруг – каждый раз сдавая приятельницу общему знакомому и каждый раз немедленно исчезая из дальнейшей жизни новообразованной парочки. Каравай-каравай.

О своих приливах она никому не рассказывала. То есть попробовала один раз объясниться, сбивчиво и беспомощно – и еще в процессе объяснения с ужасом увидела, как ее самые яркие, самые лучшие мгновения превращаются в какую-то постыдную блажь, сродни просмотру порнографических роликов в одиночестве. Собственно, после этой попытки приливы и прекратились на два года, и это были самые худшие двадцать шесть месяцев в ее жизни, несмотря на влюбленность, покупку общего жилья (из раздела которого потом получилась ее квартирка) и предсвадебные хлопоты.

Был период, когда она запоем читала эзотерическую литературу, без системы и разбора, потому что большая часть этих книг попадала ей в руки на редактуру – эзотерика была в моде, большей частью переводная, переводчики «гнали объем», а ей доставалось придавать чужим откровениям, и без того невнятным, мало-мальски читабельную форму. Там много было о видениях, о переживаниях во время клинической смерти, о порталах слепящего света, о множественных мирах, в которые вели эти порталы. Но ни разу она не встретила описание переживаний, похожих на ее собственные: ее портал раскрывался не снаружи, а внутри нее самой, и самым замечательным было не то, что в него можно было выйти, а то, что можно было как раз не выходить. Проживать его во всей полноте, но не выбирать. Обещание возможной избранности было слаще избранности состоявшейся, и, если уж совсем начистоту, самым сладким был последний вечер «таких дней», когда было уже понятно, что прилив ушел восвояси и можно приготовить обильный ужин и положить ощущение сытости поверх только что прошедшего урагана. В «такие дни» она ела не меньше пяти раз в день, однообразно, но жадно – голод и его утоление были абсолютно контрастны приливам: тяжелые, почти животные, очень понятные, и оттого особенно ценные.