Марина Воробьева - Авиамодельный кружок при школе № 6 (сборник)

Приливы всегда приносили сильные ощущения, но все это не шло ни в какое сравнение с ослепительной волной, которой ее накрыло в то утро, когда она снова увидела больничную собаку. То есть, конечно же, не ту самую больничную собаку, просто очень похожую. Какая собака прожила бы столько времени, да и откуда бы взяться тому псу из поселка Песочное в ее микрорайоне, за десятки километров? Яся стояла перед окном, ее тело, только что взорвавшееся сверхновой, медленно превращалось в атомный гриб высоко над горизонтом, а во дворе сидела собака. Точно такая же собака, которая сидела тогда в апреле под окнами онкологического центра.

Но на этот раз пес имел дело не с дурочкой-студенткой, а со вполне взрослой женщиной, начитанной и умной. Поэтому на следующий день Яся уболтала очередную подругу заночевать у нее, и за утренним чаем, поймав знакомую волну, попросила выглянуть во двор.

– А что? – сказала Нина, озирая чахлые кусты сирени и детскую площадку. – Что я должна увидеть?

– Собака не сидит?

– Нету никакой собаки. Машина стоит моя криво. Вот это я вчера запарковалась, пять баллов просто. А должна быть собака?

Яся соврала что-то небрежное, быстро накормила подругу завтраком, быстро выпроводила из дома. Можно было попытаться показать загадочного пса кому-нибудь еще, но Яся заранее знала результат. Еще можно было попробовать выскочить на улицу и постараться все-таки застать собаку, ей бы очень сильно полегчало, если бы это оказался самый обычный пес, с влажной, вонючей шерстью, мокрым носом и репейником в пушистых штанах. Но почему-то именно этого она сделать не могла.

Зато она смогла заставить себя сходить до клиники. Ее покрутили так и эдак, сделали кучу анализов, отправили на УЗИ. И УЗИ что-то показало. Что-то сомнительное, что требовалось на всякий случай изучить, тем более, что анамнез не очень хороший, две недели в онкоцентре в Песочном не может быть хорошим анамнезом, даже если прошло двадцать лет.

Яся послушно еще раз сдала анализы, записалась на пункцию, покивала на множественные уверения, что пока ничего не понятно и бояться нечего, – и пустила в ход операцию «такие дни», то есть отказалась от новой работы, закончила старую, набила морозилку едой и отменила все встречи. К собственному удивлению, бояться она как раз не боялась. Состояние, которое она называла «я плыву», было теперь при ней почти постоянно, и лучше этого не могло быть ничего на свете.

Утром она выглянула в окно. Пес сидел на месте. Его улыбчивая морда была немного отвернута в сторону, как будто он делал вид, что вовсе даже не смотрит на ее окна. Начинались первые заморозки, трава была влажной от изморози, над травой стоял туман, такой густой, что сквозь него еле проглядывали качели, а соседнего дома не было видно вовсе. «Привет, крестная», – сказала Яся собаке и взялась готовить завтрак.

Второе утро выдалось солнечным, пес не сидел на газоне, а полулежал, вывалив розовый язык. Тень от одинокого большого клена тянулась через весь двор, листья на нем опали еще не все, и от солнца сквозь ветки рябило в глазах, поэтому Яся не сразу заметила, что со вчера детскую площадку демонтировали и увезли. На третий день со двора исчезла половина машин, но Яся возвращалась из клиники после пункции, и ей было не до таких подробностей, до дома бы добраться.

Утром четвертого дня прошел дождь, намыл траву, сбил последние листья с клена и двух каштанов, вычистил асфальт – и вот тогда, выглянув в окно, Яся увидела совершенно незнакомый ей двор. Нет, это был, несомненно, ее двор, и соседний дом был виден за деревьями. Но в этом дворе не стояло ни одной машины, бывшая детская площадка заросла травой, а на траве толстым слоем лежали ярко-рыжие листья. Поверх листьев лежал пес, вывалив свой розовый язык, и смотрел уже прямо на ее окна.

– Фиг тебе, – тихо сказала Яся. Со вчерашней пункции сильно болел живот, ее подташнивало, а от привычной фоновой эйфории теперь скорее кружилась голова, чем делалось хорошо и томно.

Пес прикрыл пасть, сглотнул и снова вывалил язык.

Яся вышла в коридор и посмотрела на ботинки. Тумбочка с зеркалом в прихожей была полна медицинских бумаг – ее карта, отдельные листки анализов, какие-то выписки. В зеркале отражалось размытое белое лицо с темными пятнами глаз, с резкими тенями, некрасивое и испуганное. Завтра или послезавтра ей скажут результат. Если она, конечно, вообще пойдет за ним. Если сможет хотя бы позвонить.

– Фиг тебе, – повторила Яся и сунула ноги в ботинки. Потом надела куртку, замотала горло шарфом, постояла еще перед дверью, пока не стало жарко до такой степени, что либо выходить, либо раздеваться, – и вышла из квартиры.

Лифт вызывать не стала, пошла по лестнице пешком. Жаркая, мотающая из стороны в сторону волна заносила ее к стене на каждом повороте лестничных пролетов. В ушах звенело, в глазах рябило. Дверь подъезда она просто толкнула плечом, не глядя. Волоски на шее стояли дыбом. Лицо горело. Завтрак просился наружу.

Когда муть перед глазами немного разошлась, она увидела, как лучи ветра косо бьют сквозь зеленую гладь дороги, и от этого по шелковой поверхности идет легкая рябь, собираясь в складки, а по дороге уходит вперед собака цвета песка с подпалинами.

Александр Шуйский

Обратная сторона

Наверное, о множестве городов, больших и малых, можно сказать «нет ничего проще, чем устроить здесь чью-то жизнь». Но если слышишь «Нет ничего проще, чем устроить здесь чью-то смерть», – можешь быть уверен: речь идет о единственном городе на свете.

Это было первое, что я услышал в Венеции.

Когда садился мой самолет, уже темнело, и на островах я оказался почти ночью. В глазах прыгали только болотные огни на зеленых сваях – никаких дворцов и стрельчатых окон на фоне бледного неба. Зато отовсюду доносился внятный тихий плеск – о камень, о дерево, о набережные и пристани, – как будто кто-то очень серьезно и вдумчиво аплодировал сам себе. И запах, от которого сводило горло и вычищало пазухи – запах зимнего моря. Карнавал уже кончился, сезон еще не начался, фонари на обглоданных морем сваях светили сквозь туман у самой воды.

Я не мог спать, мне хотелось немедленно, сию же минуту пересчитать все мосты и набережные, я добрался до гостиницы, оставил рюкзак в узком, как пенал, номере с окном от пола до потолка, и помчался, приплясывая, по желобам улочек, будто шарик, выброшенный в лабиринт ловким пинком. Я шел, вдыхая каждый камень, я нырял в темные арки, больше похожие на щели в домах, я трогал пористую, рыхлую штукатурку и дверные молотки под ромбами зарешеченных крохотных окошек.

Улочка неожиданно нырнула под дом, а потом оборвалась. Я отшатнулся и еле удержался на скользком камне. Еще полшага – и я был бы в канале, невидимом из-под дома. Ни ограды, ни ступенек, а плеск воды теперь походил на смех сквозь прикрытый ладонью рот.