Счастливого дня пробуждения - Анастасия Калюжная
Если думать как доктор, то куда я захочу спрятать ключ? Аккуратно, как только могу, заглядываю на полки, в ящики, в шкаф… Соберись, соберись! Хочется хлестать себя по щекам. Открывать ворота надо тогда, когда нужно куда-то уехать… Так, быть может, ключ и не в спальне вовсе?! Ну конечно!
Я оглядываюсь кругом в поисках его пальто – на плечиках на вешалке; на секунду сердце щемит от знакомого запаха одеколона, шерстяной ткани, фенола и чего-то ещё очень особенного. Запах моих самых лучших воспоминаний: бабочка в саду, жёлуди, пирит, снежинка. Обшариваю карманы – вот и автомобильный ключ!
Я аккуратно покидаю спальню и со всех ног мчусь, чуть не падая, на первый этаж. Прямо так, в своих домашних сандаликах, выкатываюсь на обледенелую террасу и замираю, глядя на белую пустошь подъездной дороги. Колкий зимний воздух бьёт в лицо. Я потихоньку, вцепившись в перила, спускаюсь по заснеженным ступеням, шатаясь от ветра и стараясь не поскользнуться. Плохо дело. Следы останутся. Но скоро смеркаться начнёт, быть может, доктор даже не увидит.
Я, увязая по колено в сугробах, ковыляю к катафалку. Чувствую, как с каждым шагом зачерпываю снег в обувку и как быстро и противно промокают носки. Изо рта вырываются кучевые облачка густого пара. Дрожащими руками отпираю замок салона и вваливаюсь внутрь, на кожаный диванчик. И кто бы мог подумать, что свой путь к свободе я найду именно здесь, в бардачке, в самом ну просто до глупости очевидном месте! Я как на великую ценность смотрю на этот огромный тяжёлый ключ, самую малость тронутый с угла ржавой корочкой, – и вижу в его матовой поверхности все будущие мытарства и приключения; вижу, как мы с сороковым идём по каменистому берегу под светом луны, неся на плечах Флору, как бегаем по городу, как гладим мягоньких уличных кошек и смотрим на чудеса! Может, друзей найдём! А если даже нет, как-нибудь сами справимся. Наверняка будет тяжело и даже страшно, но самое главное – мы все останемся живы.
* * *
Мы перехитрили доктора! Он, похоже, понятия не имеет, что завтра нас здесь уже не будет: так же буднично заходит ко мне вечером, задаёт стандартные вопросы о самочувствии, ставит снотворное и уходит, погружённый в свои мысли. Тёплой волной по телу растекается удовлетворение: так и представляю себе его лицо, когда утром он придёт меня будить – а кровать пуста.
Правда… Вместе с тем мне страшно. До тошноты; я ведь, в сущности, понятия не имею, что нам делать во внешнем мире. Я не знаю даже, что он из себя представляет. А не пожалею ли я, что сбегу? Но точно будет хуже, если умру. И что надо с собой прихватить, чтобы выжить? Я не могу питаться ничем человеческим. Где мне раздобыть пакеты парентеральной смеси, которую доктор делает для меня? Они ведь тоже особенные, никакие обычные мне не подойдут. А без них я, скорее всего, быстро умру. Или вот – на дворе зима, стужа, а я всё же теплокровное существо, я могу замёрзнуть. И легко слиться с толпой у нас не получится: мы же совсем иначе выглядим.
Впрочем, страхам надо смотреть в лицо. За ночь мы легко что-нибудь придумаем: одна голова хорошо, а три лучше, соберём вещи и покинем этот проклятый особняк. Теперь главное – не спать. Я натягиваю одеяло поглубже и хмуро смотрю на свою репейницу на стене. Нас не будет ждать её участь. Ни за что я не окажусь под толщей льда в подвале.
* * *
Я просыпаюсь. И сразу понимаю, что время упущено: окно уже подёрнуто сероватым рассветным маревом. Меня охватывает паника. Сколько я уже сплю?! Который час?! Я скорее проверяю ключ под подушкой.
Его там нет.
Меня прошибает ледяной пот. Я в ужасе шарю по постели, скидываю одеяло, свешиваюсь с края и проверяю под кроватью. Его нигде нет! Какую дозу снотворного ты дал мне в этот раз? Что бы ни произошло, ничего хорошего это не предвещает.
Я вываливаюсь из койки, лезу на подоконник – луна идёт на снижение, полосочка горизонта меж деревьев золотится восходом, уже утро! Да как же так?! Я прямо в пижаме и наспех надетых ботинках, спотыкаясь, бегу по лестнице. Что это вообще должно значить? Флора, сороковой, только дождитесь!
Я спускаюсь на первый этаж. Все лампы кругом горят, везде включён свет, озаряя сиротливую обстановку западного крыла, отчего оно кажется незнакомым, неправильным и таким тесным, что стены давят. Я заворачиваю за угол и замираю.
Дверь каморки с зарешечённым окошком распахнута настежь.
– Меньшего я и не ждал, – вдруг слышится голос доктора.
По спине пробегают мурашки, и я резко оборачиваюсь. Он пронзительно смотрит на меня, привалившись плечом к стене и скрестив на груди руки. Что меня выдало? Шум? Поведение? Следы? Всё разом? Я испуганно отшатываюсь и заглядываю в комнату.
– Там никого нет, – опережает меня доктор. Он говорит так спокойно и размеренно, будто под его носом мы не строили заговор.
– Где сороковой? Где Флори? – испуганно шепчу я.
Комната действительно пуста.
– Зачем тебе сбегать? – Он игнорирует мой вопрос, его брови болезненно нахмурены. – Снаружи жизнь не будет к тебе благосклонной. Тот мир не для тебя устроен. И ещё хуже, если ты окажешься в руках людей. Они тебя или убьют, или разберут на мелкие кусочки…
– Да ведь то же и вы сделаете со мной! – Я пячусь по коридору. Тело охватывает нервная дрожь, отчего кажется, что весь дом вокруг меня объяло землетрясением.
– Я? – изумлённо переспрашивает он. – Это сорок тебя надоумил?
– Да вы всегда так делали со своими экспериментами! – выдыхаю я, почти плача. – Для вас мы все взаимозаменяемы!
Хочется сжаться и исчезнуть, но в голову высекающим искры молотом ударяет норадреналиновый вал. Я мозгом чувствую сердцебиение, и восприятие обостряется так, что каждая поверхность обращается лезвием. Как загнанное в угол животное, я ощущаю собственное обманчивое всемогущество оттого, что мне впервые хватило сил сопротивляться в лобовом столкновении. Доктор тяжело вздыхает.
– Как глупо…
– Вы их убили!
– Да, он умеет подбирать красочные термины, – усмехается доктор, затем немного молчит и, сощурившись, продолжает: – Но скажи мне, разве можно убить мёртвого?.. С какого момента, по-твоему, их жизнь прекратилась? С момента, когда умер первый носитель? Второй? Пятидесятый?.. А была ли это смерть или продление жизни? Без меня никто из них не мог существовать.
– Но они были мыслящими существами! – Я будто пытаюсь достучаться сквозь толстое стекло. – Такими, как я!
– Ты ведь знаешь, – перебивает он, – я стараюсь поступать настолько рационально, насколько могу. Ты хочешь знать, было ли мне просто? Нет, не было. Ты и представить не можешь, на что это похоже: собрать собственными руками живое существо, вложить в него все свои силы, знания, время, труд, надежду, всё, что у тебя есть, – и видеть, как оно страдает и ненавидит и себя, и создателя, – его голос, обычно такой спокойный, надламывается. – И всё это шестьдесят три раза подряд.
– Уж не из милосердия ли вы их усыпляли? – с едкой иронией цежу я сквозь зубы.
– А даже если и так, – соглашается он. – Тебе это кажется самонадеянным?.. Но если уж решаешься создать жизнь, ты должен нести за неё ответственность. Даже если это тяжело. Даже если это означает признать свою ошибку и начать сначала. Я учёный, медик. Мне всегда приходится выбирать между этикой и целью. Но что бы я ни выбрал и каким бы рациональным ни казался выбор, в конечном счёте какой-то частью меня всё равно придётся поступиться, – медленно и уверенно чеканит он каждое слово. – Но это нормально, такова наша с тобой реальность. И сейчас я не пытаюсь оправдаться, я лишь хочу подготовить тебя к тому, через что придётся пройти и тебе, если ты выберешь этот путь…
– Вы так говорите, будто не собираетесь покончить со мной, – болезненно шепчу я.
– Не буду врать, были моменты, когда я думал, что
