Алексей Атеев - Карты Люцифера

– Но ведь пройдет какое-то время. Вы состаритесь. Силы оставят вас. И тогда с ужасом поймете, что все могло быть иначе. Будь вы дураком, возможно, подобные мысли вас и не посетят. Но вы умный человек. Имеете высшее образование. Много знаете… Да, конечно, какому-нибудь бородатому кузнецу на роду написано прозябать в этой глуши, но вы достойны лучшей доли, чем жить в дремучем городишке. Любой полуграмотный начальник может тюкать вас, указывать, что и как делать. Сами же только что рассказывали…

– Оно, конечно, так, только плевал я на начальников. Они приезжают и уезжают, да притом не больно часто, а я всегда здесь. Я – дома! И если, скажем, сравнить меня с древним воином, то, образно говоря, мое бытие – моя броня, а ощущение собственной востребованности, необходимости здешним людям – мой меч. В случае необходимости я пользуюсь этим мечом, и всегда успешно. Мне нечего стыдиться и нечего бояться. Умру я, на смену придет кто-нибудь другой. Не придет, что ж… Но в одном, умирая, буду уверен – жизнь прожита не зря.

– А радости жизни, а удовольствия?.. – не сдавался Артем. – Только не нужно говорить, что они вам безразличны. Работу вы бы нашли где угодно, а для обустройства достаточно продать картину Левитана.

– Вот вы тут упомянули выражение: «на роду написано». Именно так. И никакая иная жизнь мне «на роду» не написана.

– Э-э! Бросьте! Никто своей судьбы не знает.

– А я знаю! Хотите услышать удивительную историю? Никому до сих пор не рассказывал, даже жене, а вам откроюсь. Только давайте пройдем в мой кабинет, там удобнее разговаривать и не так душно. И не мешало бы вернуться к графинчику для плавности беседы и возбуждения воображения. Не подумайте, что я любитель выпить. Просто в иные моменты алкоголь, в небольших, естественно, количествах, – отличная смазка для мозгов.

Соболев, а за ним и Артем прошли в соседнюю довольно тесную, заставленную учебно-наглядными пособиями и увешанную картами комнату.

– Садитесь. – Соболев указал на старинное кресло, стоявшее напротив письменного стола, а сам растворил окно и во весь голос позвал: – Ольга Юрьевна!

И когда жена показалась на крыльце, попросил уже не во весь голос, но тоже достаточно громко:

– Принеси, голубушка, нам графинчик и чего-нибудь…

Супруга укоризненно погрозила пальчиком и скрылась в доме.

– Неудобно как-то… – смущенно произнес Артем.

– Молчите, дорогой товарищ корреспондент, и слушайте. Так вот. В самый последний день войны, девятого мая сорок пятого года судьба привела меня в столицу Чехословакии. Уже и Берлин взят, и капитуляция подписана, а мы все воевали. Входим мы, значит, в Прагу. Получено сообщение, что в городе народное восстание и в центре идут бои с эсэсовцами и власовцами. Дана команда при необходимости оказать помощь братскому чехословацкому народу. Я – командир разведроты одного из полков восьмой танковой армии Первого Украинского фронта. Едем впереди танков на грузовике – «Студебеккере». Я в кабине, в кузове десяток бойцов…

В этот момент в директорском кабинете появилась Ольга Юрьевна с подносиком, на котором стоял давешний графинчик, две тарелочки: с копченой стерлядью и с солеными грибами, и две старинные, зеленого стекла, рюмки.

– Много уж не употребляйте, – шутливо-наставительным тоном произнесла она.

– Обязательно напьемся, Оля, – так же шутливо ответствовал Соболев. – Ну, давайте, товарищ дорогой, чтобы воспоминания поярче стали. Хотя все и так перед глазами, будто случилось вчера. Так вот. Въезжаем в город. Насколько я помню, окраина представляла собой район богатых вилл. Я приказываю остановить машину, мы выходим и двигаемся уже пешком по совершенно пустынной улице. По обе стороны шикарные одно– и двухэтажные дома, окруженные декоративными стенами или ажурными решетками… Словом, Запад. Весна! Солнечно, все цветет, птицы заливаются… И ни души! На мне шинель. Жарко… Пить хочется. И не похоже, что где-то рядом противник. Правда, время от времени слышны отдаленные орудийные залпы. Бойцы рассыпались по улице. Некоторые впереди меня. Вдруг слышу выстрел. Одиночный. Рядом, внутри виллы. Я – туда. Вбегаю в большую комнату или, скорее, зал. Смотрю, мой боец по фамилии, кажется, Самохин роется на громадном письменном столе. Ага, думаю, факт мародерства. Я тогда шибко правильным был…

«Ты и сейчас очень правильный», – подумал про себя Артем, но вслух высказываться не стал.

– …а рядом со столом, на полу, труп эсэсовца. И, видать, в больших чинах. А был приказ подобную публику стараться по возможности брать в плен. Барахолишь, говорю, Самохин. Он, похоже, растерялся, что-то в карман хочет спрятать. «Зачем, – говорю, – немца пристрелил?» «Он сам», – отвечает и на пистолет указывает. Как сейчас помню: «парабеллум». И не простой. Штучная работа. Отделан богато… Давай, говорю, сюда то, что в руке держишь. Мнется. Потом подает плоскую коробочку, наподобие шкатулки или табакерки. Я открываю – карты! Да такие красивые, глаз не оторвать. Прямо переливаются всеми цветами. Азартные игры запрещены. Короче говоря, карты я у него забрал и в шинель сунул. И при этом на лице Самохина такое странное выражение появляется, словно он готов меня разорвать. Ничего понять не могу. Всегда исполнительный, даже подобострастный парнишка… Плохого за ним не замечалось. А тут открытая неприязнь, да что неприязнь, злоба… Неужели, думаю, из-за этого забавного пустяка? И тут меня с улицы позвал ординарец полка. Я про Самохина моментально забыл. Ординарец передает приказ комполка: немедленно садиться в «Студебеккер» и двигать к центру, докладывая по рации обстановку. Что мы и делаем.

Соболев неожиданно тяжело вздохнул и вновь наполнил рюмки, проглотил свою залпом и продолжил рассказ:

– Через десять минут наш «Студебеккер» попадает под огонь крупнокалиберного пулемета, я получаю ранение в левую ногу и теряю сознание. Прихожу в себя только в госпитале. Сразу понял: что-то не так. Нога саднит страшно. Я полез ее рукой пощупать. Выше колена – культя, обмотанная бинтами, а дальше… – Он замолчал. – Словом, стал инвалидом…

И вот лежу я в госпитале, в офицерской палате. Вокруг такие же бедолаги. Каждое утро обязательно кого-нибудь на каталке вывозят. Отошел, значит, страдалец. Положение мое стабильно тяжелое. Температура высокая, никак не спадет. О будущем даже не размышляю, все – как в кино – плывет. Время то тянется бесконечно, то сжимается в комок. Все как-то нереально, иной раз не понимаешь, на каком свете находишься. Я хоть и крещеный, но в ту пору убежденным атеистом был… И вот под руку мне попались карты, которые я у Самохина отобрал. Когда сознание чуть прояснилось, я их разглядывал. Часами мог изучать. Карты эти были весьма странными. Коробочка, в которой они лежали, тоже не простая. Сделана, похоже, из золота, а может, просто позолочена, но тяжелая. Крышка покрыта черной эмалью, а на ней контур пятиконечной звезды красными камешками выложен. Я даже поначалу недоумевал: откуда у эсэсовца шкатулка со звездой? Может, это из награбленного в СССР имущества? Потом только понял: коробочка вряд ли имеет отношение к советской власти, поскольку очень старинная. На обратной стороне крышки гравированная надпись готическим шрифтом, похоже, на латыни. Но латынью я не владел и смысла надписи не понимал. Однако дело не в самой шкатулке, а в ее содержимом. Карты! Как сейчас помню, их было семьдесят восемь. Двадцать две – просто разные пронумерованные картинки, а остальные, как и обычные, разбиты на четыре масти. Только символы у мастей совсем иные. Не червы, пики… а мечи, чаши, какие-то палки и кружки с пятиконечной звездой внутри, вроде красноармейских пуговиц. На каждой карте не просто шесть мечей или там три палки, а нарисована картинка, вроде как иллюстрация. И вот я разглядываю эти иллюстрации…