Счастливого дня пробуждения - Анастасия Калюжная
– О-о! – вырывается у меня вздох осознания. – Погодите, так… вы ему ассистировали?
– Я тогда ничегошеньки в этом не смыслил. Представляешь, как я был напуган! Интернишка на первой практике! Но в тот день я понял, кто рядом со мной, – старик доверительно понижает голос. – Я ведь шёл по его стопам. Учился, где он, работал, где он. А когда доктор переехал и стал трудиться здесь, на окраине – в этом доме ведь раньше тоже была больница, знаешь? – я последовал за ним. Даже если он меня не звал. – Николай печально улыбается. – Здесь он и начал работать над тем, над чем работает сейчас: над созданием жизни практически из ничего. Из мёртвой материи. Как видишь, – он обводит меня сухой, холодной ладонью, – это у него получилось блестяще.
Блестяще, это верно, но… снова мне вспоминается белое больное лицо с впалыми глазами. А он? Тоже получился блестяще? Тогда почему он там, внизу, в камере, а я здесь?
– Конечно, кто-то должен был ему здесь помогать. Все, кто когда-либо работал в стенах этого особняка, – люди без будущего, которые должны были умереть. Те, кого он вытащил с того света и кто обязан ему жизнью. Он всегда заключал одну и ту же сделку с единственным условием: спасение придётся отработать. Те, кто служили здесь, не знали, когда он их отпустит и что попросит. Мог и сразу, как только человек встанет на ноги. Мог через несколько месяцев. А могли пройти и годы, прежде чем он попросит о возврате долга. Но не пугайся, цена всегда была разумна. Он помнил, что в жизни главное – жизнь.
– А вы с… ну, той женщиной с первого этажа, получается, тоже… – поражаюсь я.
– Конечно. Меня он спасал много раз. – Внезапно его тон меняется: – Хотелось бы верить, что спасёт и в последний.
Он недолго молчит, утопая в своих воспоминаниях, как в шумном водовороте. Затем переводит на меня удивительно ясный взгляд и вдруг хватает мою руку обеими ладонями так резко, что я отшатываюсь от испуга. В голосе дребезжит волнение: – Ты держишься лучше всех. У тебя есть все шансы. Что бы ни случилось, не перечь ему! Делай всё, что он попросит, слышишь? Слышишь? – повторяет он до тех пор, пока я испуганно не киваю ему в ответ.
* * *
Я просыпаюсь среди ночи от какого-то странного звука. Открыв глаза, гляжу на белый потолок в трещинах штукатурки, не сразу осознавая, что же это за шум. Раскатистые голоса. Откуда-то из коридора. Мне не очень хочется вставать, но любопытство сильнее: я явно могу разобрать приглушённые слова доктора и неестественные, истеричные вскрики Николая, будто он на что-то злится.
Я потихоньку выбираюсь из нагретой постели и, вжавшись в пол, шаркаю к выходу. Осторожно приоткрываю створку. За дверями темно, и только два луча – от иллюминаторов операционной – словно горящие глаза прожекторов, падают отчётливыми кругами на блестящий кафель. Я прокрадываюсь на цыпочках ближе, прикладываю ухо к щели, задерживаю дыхание.
– …Не могу этого сделать! – цедит доктор раздражённо и грубо. Раньше он никогда таким тоном не говорил, мне даже страшно становится. – Это физически невозможно!
– Ты врёшь! Ты всё врёшь! – истошно кричит Николай, голос дрожит, будто старик вот-вот расплачется. – Как ты не понимаешь? Я умираю! Я прослужил тебе пятьдесят лет! Если я умру, кто останется с тобой? Кто тебя поддержит, как это делал я?
– Мне ничья поддержка не нужна, – холодно отвечает он. – И я уже сделал всё, что в моих силах.
– Ты мне обещал!
– Я никогда и никому ничего не обещаю! – отрезает доктор. – Я сказал, что может быть, я смогу. Но видишь, я даже сам себе не помог. Как ты думаешь, что я могу успеть за такой короткий срок?
– А чего ты ждал столько времени?! У тебя в запасе были годы! – Я слышу, что Николай начинает плакать. – Я ждал! Я не хочу умирать…
– Ну-ну, – пытается успокоить его доктор, но голос звучит отстранённо. – Я тебя предупреждал.
– Ты ведь уже узнал, как преодолеть смерть, не так ли?
– Я ещё ничего не знаю наверняка…
– Ложь! Ты давно этому научился! Почему ты мне ничего не рассказываешь?!
– Я не знаю, как это сделать с живыми людьми! – рычит он. – Думаешь, мне это нравится?
– Ты ведь мне врёшь, – бессильно захлёбывается старческий дрожащий голос. – Ты уже это делал с собой… Никто тебя не знает, как я. Почему ты не хочешь…
Я слышу грохот и пытаюсь хоть что-то разглядеть в едва просвечивающей щели не толще листа бумаги, лезвие света неприятно колет зрачок. Николай, кажется, ползёт по полу, цепляясь за колени доктора. Тот изумлённо отшатывается, налетает на комод спиной, роняя на пол листы и папки. Прикрывает глаза, делает долгий, глубокий вдох, будто пытаясь не терять самообладания.
– Пожалуйста! Пожалуйста! – умоляет Николай. – Прошу тебя, папа!
– Не зови меня так! – Доктор яростно вырывается, и старик падает на пол. – Хватит унижаться! – с ледяным гневом кричит он, и эхо разносит звон по крылу. – Найди в себе немного чести хотя бы умереть достойно!
В щель я вижу, как он решительно направляется к выходу, тут же испуганно отскакиваю и, поскальзываясь на кафеле, со всех ног бегу в палату. Сердце бешено колотится в груди, я ныряю под одеяло, накрываюсь с головой и стараюсь успокоить дыхание. Я слышу удаляющуюся звонкую дробь туфель доктора, скрип, затем с силой захлопывается дверь коридора – так, что стены дрожат.
В тишине остаются только тихие всхлипы Николая.
* * *
За окном глубокая ночь, мерцают и трещат над головой люминесцентные лампы. В палате чуть прохладно. Или, может, это только мне мерещится оттого, что я почти засыпаю. Я, свернувшись калачиком, лежу прямо в дневной одежде на застеленной кровати возле койки Николая. В глазах уже всё плывёт, но через силу стараюсь не дремать; иногда возвращаюсь в реальность, разглядывая на фоне белой двери крючковатый профиль старика, а иногда проваливаюсь в забытье. И вдруг мне чудится, что это больше не палата, а пляж и солёные волны лижут колёсики койки, а я иду вдоль кромки, где ищу Николая. Нахожу его, когда вдруг испуганно приоткрываю глаза. Долгим, внимательным взглядом смотрю на его грудь: едва заметное шевеление, которое я отслеживаю по клетке изразцов на стене, будто движение поршня по засечкам на цилиндре шприца.
Доктор, положив ногу на ногу, сидит на стуле между нашими кроватями. Я не могу понять, спит он или нет: его глаза прикрыты, но иногда я вижу, как он склоняется к постели Николая и протягивает руку проверить пульс или дыхание. Кажется, в отличие от меня, он совсем не хочет спать, а мне ведь даже сегодня не давали снотворного. Я слышу, как снаружи гуляет ноябрьский ветер, как скрипят ветви старых дубов в саду,
