Георгий Песков - Злая вечность

22. Ночная бабочка

На дворе была туманная белёсая ночь. Газовые фонари, расплываясь тусклыми пятнами, едва маячили.

После бестолкового, все совершенно запутавшего разговора с библиотекарем, князь чувствовал себя неспособным что-либо обдумывать. Он брел без мыслей, в каком-то тупом полузабытье.

В узком темном переулке, пробираясь ощупью вдоль стен, он вдруг на кого-то натолкнулся.

— Merde! — выругалась женщина.

— Пожалуйста, извините! — вежливо, приподнимая шляпу, сказал князь.

В темноте он с трудом различил очертания ее худого тела. Она была легко, не по-зимнему, одета, без шляпы. Темные стриженые волосы падали на глаза. Князь подумал, что она, верно, уже давно таскается по улицам среди тумана в напрасной надежде найти мужчину, который бы согласился взять ее. Он хотел уйти, но вдруг почувствовал, что уйти нельзя. Что-то такое нужно ему было сделать.

— Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? — спросил он.

— Полезен? — женщина, движением головы отбросив со лба волосы, подняла на князя свое некрасивое, истощенное и бледное лицо. Она, очевидно, не поняла. Не слов его, но непривычного ей со стороны мужчины тона. — Tu ne veux donne pas de moi?

Князь как-то не вслушался в вопрос. Его поразил голос. Низкий, немного осипший от ночной сырости, как бы надорванный и все же грудной и милый, он возбуждал симпатию и жалость.

Князь опять — сильнее — почувствовал, что оставить ее здесь одну нельзя. Что она нуждается и ждет помощи. Молча взял он женщину под руку и, не обменявшись с нею больше ни одним словом, повел ее к себе.

Только перед дверью дома он опомнился. Во-первых, — madame Meterry! Что скажет честная вдова, увидав его с этой женщиной? Во-вторых, — запертая дверь. Не приглашать же ее лезть через окно. Положение казалось безвыходным. Но тут он вдруг увидел лежавший на тротуаре ключ. Старик его, очевидно, потерял или намеренно подбросил. Стараясь не шуметь, князь пропустил женщину вперед и запер за собою дверь. Лампа, которую второпях он забыл погасить, ярко освещала пустую комнату. На столе валялись увядшие цветы. Было сыро. Неприятно пахло перегаром остывшего камина.

— Холодно чертовски, — устало опускаясь в продавленное и рваное — единственное в комнате — кресло, сказала женщина. Князь заметил, что на ней легкое шелковое платье без рукавов.

— Я сейчас растоплю! — заторопился он. Сняв пальто и подойдя к ней сзади, он осторожно накрыл им ее обнаженные плечи.

Пока он растапливал, она сидела совсем смирно, подобрав под себя ноги и кутаясь в его пальто. В этом грубом мужском пальто она, со своими детски-беспомощными голыми руками и серовато-бледным, неправильным, но тонким лицом, казалась особенно хрупкой. Не изменяя презрительно-брюзгливого выражения, следила она за хлопотавшим князем. Его обращение, совершенно необычное, начинало ее, видимо, беспокоить.

— Dis donc, tu vas me garder pour la nuit? — осведомилась она деловито.

Князь смутился: не шедший к ней цинизм болезненно на него действовал.

— Если тебе этого не нужно, — с грубой точностью продолжала женщина, — так скажи: поищу другого. Потому что, vois-tu, в приятных разговорах я не нуждаюсь.

— Оставайтесь, — избегая на нее смотреть, тихо сказал князь. Теперь у него уже не было сомнения: какая-то тайная связь существовала между ним и ею.

— Ah, tant mieux. Для меня, в конце концов, все равно, будешь ли это ты или кто-нибудь другой. Ça revient au même. A выпить y тебя что-нибудь найдется?

— Я могу вскипятить чаю, — наивно предложил князь.

— Чаю? — Она приподняла правую бровь и наморщила лоб. — Dis donc, ты действительно так глуп, или только прикидываешься?

Достав из сумочки табак и бумагу, она скрутила себе папиросу, облизав, заклеила и потянулась за спичками.

— Ты скверно живешь! — сказала, держа папиросу во рту и критически оглядывая комнату. — Впрочем, для меня безразлично. — Она затянулась. Выпуская дым сквозь сжатые зубы, морщилась и щурила глаза.

— Тебе, небось, скучно со мною? — спросила, встряхивая головой. Этим, часто повторяемым движением, она словно что-то надоевшее отгоняла. — Раньше я была веселая. А вот с тех пор, как они ее у меня отняли…

— У вас был ребенок? — быстро спросил князь.

— Девчонка, — глухо ответила женщина. — Она мешала их планам, ты понимаешь…

Тут только князь вгляделся в широко открытые глаза женщины. Светлые до прозрачности, они несли в себе крошечные черные точки зрачков. Кроме этих двух неподвижных точек, в них ничего не было. Они были пусты. Совершенно пусты. Князь с ужасом почувствовал, что глаза эти не могут плакать.

— Вы озябли, садитесь ближе к огню, — сказал он, чтобы вывести ее из ее летаргической неподвижности.

Она вздрогнула, словно он толкнул ее, встала, пододвинула кресло к камину.

— Ноги мокрые! — сказала хрипло.

— Снимите чулки. Можно высушить на камине, — предложил князь.

Она нагнулась под стол, чтобы разуться, но вдруг выпрямилась. Странное выражение судорогой прошло по ее лицу. Князю показалось, что там, под столом, она что-то увидела. Он сделал невольное движение, чтобы, подняв скатерть, туда заглянуть, но она, вскочив, резко крикнула: «Не трогайте!» Шумно отодвинула кресло далеко от стола и снова с ногами на него взобралась. Не спуская глаз, опять с летаргической неподвижностью, уставилась она в одну точку пола. Князь осторожно заглянул туда из-за края стола. Там, раскинув ноги, валялась розовая кукла.

Эту немую сцену князь потом зарисовал. Женщина и кукла вышли у него вполне реалистично. Себя же самого он изобразил с руками, поднятыми к голове, охватывающим ее всеми десятью пальцами, как бы для того, чтобы не дать ей, подобно разрывной гранате, разлететься на части. Из головы, между пальцами, тянулись расходящиеся лучи, которыми князь, видимо, хотел символизировать происшедший в мозгу его взрыв. Картина получилась, поистине, потрясающая.

На самом же деле все произошло совсем иначе. Не только не было взрыва, но и никакого особенного шума или скандала. Напротив, князь — что бы с ним внутренне ни происходило — внешне очень спокойно поднял куклу и посадил ее к своей гостье на колени. Та, слабо вскрикнув, охватила ее руками, прижала к себе и, не то целуя, не то кусая, в нее впилась.

— Это они подослали тебя? — страшным шепотом спросил князь. — А, понимаю: линия любви! Они думали, что если я… Что после того, как я с тобой… Сговорчивей буду? А? В этом ваш подлый план?

Женщина продолжала сидеть в прежней позе, свернувшись на кресле и не отрываясь от куклы.

— Погоди, — еще трагичнее зашептал князь. — Погоди, теперь ты должна все мне рассказать. Все, что они с тобой проделали. По порядку. Старик говорит — самоубийство. Но я ему не верю. О, я давно их подозреваю. Это целая организация. Мировой трест злой вечности. Говори, принуждали они тебя к самоубийству. Да говори же! Ты не выйдешь отсюда, пока не расскажешь всего!