Стивен Кинг - Дьюма-Ки

Я уменьшил звук, однако треск не стих, пожалуй, даже усилился. Я почувствовал, как завибрировали пломбы в моих зубах, и выключил приемник – прежде, чем начали кровоточить барабанные перепонки.

– Что это было? – спросил Джек. Автомобиль он остановил. Глаза округлились.

– Считай, что причина – в загрязнении окружающей среды, – ответил я. – Почему бы и нет? Последствия экспериментов, которые проводили здесь военные летчики шестьдесят лет тому назад.

– Очень забавно, – донеслось с заднего сиденья.

Джек смотрел на радиоприемник.

– Я хочу попробовать еще раз.

– Имеешь право. – Я пожал плечами и закрыл рукой левое ухо.

Джек включил радиоприемник. Статические помехи с ревом вырвались из всех четырех динамиков «мерседеса», на этот раз громкостью не уступая реактивному двигателю истребителя. Даже с заткнутым ухом треск грозил разорвать голову. Мне показалось, что на заднем сиденье вскрикнул Уайрман, но ручаться за это я не мог.

Джек выключил радиоприемник, и дьявольский шум смолк.

– Думаю, придется обойтись без музыки.

– Уайрман? Все нормально? – Собственный голос доносился до меня издалека, прорываясь сквозь ровный низкий звон.

– Жить буду, – ответил он.

ix

Джек, возможно, продержался чуть дольше Илзе; а может, и нет. Когда растительность окружила нас плотными стенами, с определением расстояний возникли серьезные трудности. Дорога превратилась в узкую полосу, корни то и дело вспучивали покрытие. Ветви над дорогой переплетались, блокируя большую часть неба. Мы словно двигались в живом тоннеле. Ехали с поднятыми стеклами, но салон все равно наполнял зеленый и ядреный запах джунглей.

Джек испытал подвеску «мерседеса» на прочность на особенно большой рытвине, перебрался через нее, потом нажал на педаль тормоза, поставил ручку переключения скоростей в нейтральное положение.

– Извините… – Губы у него дергались, глаза округлились. – Меня сейчас…

Я прекрасно знал, что с ним сейчас произойдет.

Джек открыл дверцу, высунулся из машины, его вырвало. Я думал, что воздух в салоне пропитался запахом джунглей (такое случалось, стоило отъехать на милю от «Эль-Паласио»), но с открытой дверцей запах этот усилился десятикратно – зеленый и яростно живой. Однако я не услышал ни единой птахи, поющей в густой листве. Тишину нарушал только вылетающий из Джека ленч.

За ленчем последовал завтрак. Наконец Джек откинулся на спинку сиденья. И этот парень когда-то сказал, что я напоминаю ему «перелетную птицу», человека, приехавшего с севера, чтобы провести зиму во Флориде? Смех да и только. Потому что в тот солнечный флоридский день в середине апреля Джек Кантори был бледен, как март в Миннесоте. И выглядел не на двадцать один год, а на сорок пять. Илзе во всем винила салат с тунцом, но тунец не имел к этому ни малейшего отношения. Причина действительно появилась из моря, только звали ее иначе.

– Извините, – проговорил Джек. – Не знаю, что со мной. Запах, наверное… этот запах гниения… – Грудь Джека поднялась, в горле булькнуло, он опять высунулся из салона. На этот раз правая рука разминулась с рулевым колесом, и, если бы я не схватил его за воротник и не дернул на себя, он бы плюхнулся физиономией в собственную блевотину.

Джек опять откинулся на спинку, с закрытыми глазами, мокрым от пота лицом, учащенно дыша.

– Нам лучше отвезти его в «Эль Паласио», – подал голос Уайрман. – Я не хочу терять время… черт, но я не хочу потерять и его… и все это очень уж нехорошо.

– А вот с точки зрения Персе как раз хорошо, – возразил я. Теперь моя больная нога зудела, как и ампутированная рука. Ее словно пронзали электрическими разрядами. – Это ее ядовитый защитный рубеж. А как ты, Уайрман? Желудок не беспокоит?

– Нормально, но мой слепой глаз… тот, что был слепым… чертовски чешется, и гудит голова. Вероятно, от этого гребаного радио.

– Это не радио. А не рвет нас, в отличие от Джека, только потому, что мы… ну… скажем так, вакцинированы. Ирония судьбы, верно?

Сидящий за рулем Джек застонал.

– Чем ты можешь ему помочь, мучачо? Можешь что-нибудь сделать?

– Думаю, да. Надеюсь на это.

Альбомы лежали у меня на коленях, карандаши и ластики – в поясной сумке. Я открыл карандашный портрет Джека, нашел в сумке ластик. Стер Джеку рот и нижние дуги глаз, до самых уголков. Зуд в правой руке усилился, и я уже не сомневался, что задуманное мною сработает. Я вызвал из памяти улыбку Джека на кухне (когда я попросил его улыбнуться, думая о чем-то особенно радостном), и быстро зарисовал ее синим карандашом. На это ушло не более тридцати секунд (когда дело касается улыбок, ключевой элемент – глаза, так было и есть), но эти несколько линий кардинально изменили лицо Джека.

И я получил не только то, что ожидал. Когда рисовал, увидел Джека, целующего девушку в бикини. Больше, чем увидел. Ощутил гладкость ее кожи, даже несколько песчинок, прилипших к пояснице. Почувствовал запах ее шампуня и легкий привкус соли на губах. Узнал, что имя девушки – Кейтлин, а Джек называл ее Кейт.

Я вернул карандаш в поясную сумку, закрыл ее на молнию.

– Джек? – позвал я ровным, спокойным голосом. Он не открыл глаз, пот по-прежнему блестел на щеках и лбу, но дыхание стало ровнее. – Как ты? Тебе получше?

– Да, – ответил он все еще с закрытыми глазами. – Что вы сделали?

– Раз уж мы тут одни, могу сказать, что это и есть та самая магия. Перебил одно заклинание другим.

Уайрман перегнулся через мое плечо, взял блокнот, всмотрелся в портрет, кивнул.

– Я начинаю верить, что ей следовало оставить тебя в покое, мучачо.

– Ей следовало оставить в покое мою дочь, – ответил я.

х

Мы простояли еще пять минут, чтобы Джек привык к открывшемуся у него второму дыханию. Наконец он сказал, что можно ехать дальше. Бледность с лица сошла. Я задался вопросом: а столкнулись бы мы с той же проблемой, если бы попытались добраться до южной оконечности по воде?

– Уайрман, ты видел когда-нибудь рыбацкие лодки, стоящие на якоре у южной оконечности Дьюмы?

Он задумался.

– Между прочим, нет. Они обычно держатся ближе к Сан-Педро. Странно, не правда ли?

– Не просто странно – чертовски зловеще, – буркнул Джек. – Как эта дорога.

Дорога окончательно превратилась в тропу. Морской виноград и ветви баньянов противно скреблись о борта медленно продвигающегося вперед «мерседеса». Дорога, вспученная корнями, где-то разбитая до щебенки, где-то в рытвинах, продолжала заворачивать в глубь острова, но теперь еще и начала подниматься.

Мы ползли, оставляя позади милю за милей, листья и ветки лупили по окнам «мерседеса». Я ожидал, что дорога разрушится окончательно, но этого как раз и не произошло, потому что густая листва над головой в какой-то степени защищала твердое покрытие от природных стихий. Баньяны уступили место впечатляющим зарослям бразильского перца, и вот тут мы увидели первое животное: здоровенная рысь застыла на разбитой дороге, зашипела на нас, прижав уши к голове, потом скрылась в кустарнике. Чуть позже с десяток толстых черных гусениц упали на ветровое стекло, лопнули и измазали его своими внутренностями. Дворники и омывающая жидкость не смогли справиться с этой липучей слизью, лобовое стекло превратилось в глаз с катарактой.