Стивен Кинг - Дьюма-Ки

– Хорошо, мучачо. Два часа.

– А пока постарайся держать всех подальше.

Я не знал, услышал ли он меня, потому что говорил, уже повернувшись лицом к спальне и себе под нос. Я упал на кровать, и там была Реба. Хотелось швырнуть ее с размаху в стену, как чуть раньше хотелось швырнуть телефон, но я подтянул куклу к себе, уткнулся лицом в бескостное тело и заплакал. Все еще плакал, когда заснул.

ii

– Просыпайся! – Кто-то тряс меня. – Просыпайся, Эдгар. Если мы хотим это сделать, нам надо пошевеливаться.

– Я бы его не трогал… едва ли он очухается. – Голос принадлежал Джеку.

– Эдгар! – Уайрман шлепнул меня по одной щеке, потом по другой. Не так, чтобы нежно. Яркий свет проник в закрытые глаза, окрашивая мир красным. Я попытался отвернуться от всего этого (знал, что по другую сторону век меня ждет только плохое), но Уайрман мне не позволил. – Мучачо! Просыпайся! Уже десять минут двенадцатого!

Вот это меня проняло. Я сел и посмотрел на него. Он держал перед моим лицом зажженную настольную лампу, и я чувствовал идущий от нее жар. Джек стоял позади Уайрмана. Осознание, что Илзе мертва (моя Илли), пронзило сердце, но я отпихнул эти мысли.

– Двенадцатого! Я же сказал тебе – два часа! А если бы кто-то из родственников Элизабет захотел бы…

– Расслабься, мучачо. Я позвонил в похоронное бюро и сказал, что их нужно держать подальше от Дьюмы, поскольку мы все слегли с краснухой. Болезнь очень заразная. Я также позвонил Дарио и рассказал про твою дочь. Все картины на складе галереи, во всяком случае, пока. Я сомневаюсь, что для тебя это вопрос первостепенной важности, но…

– Разумеется, первостепенной. – Я встал, потер рукой лицо. – Больше Персе никому вреда не причинит.

– Я сожалею, Эдгар, – подал голос Джек. – Примите мои соболезнования. Я понимаю, горю этим не поможешь, но…

– Поможешь, – ответил я, и, возможно, со временем действительно бы помогло. Если бы я продолжал так говорить, если бы старался так думать. Вот этому несчастный случай точно меня научил: единственный способ жить – это жить. Говорить себе: «Я могу это сделать», – даже зная, что не можешь.

Я увидел, что они принесли из «Эль Паласио» мою одежду, но сегодня мне требовались высокие ботинки, которые стояли в стенном шкафу, а не кроссовки, поставленные у изножья кровати. Джек был в высоких ботинках и рубашке с длинным рукавом, то есть оделся правильно.

– Уайрман, ты сваришь кофе? – спросил я.

– А время у нас есть?

– Нам придется выделить для этого время. Мне нужно кое-что сделать, но прежде всего я должен проснуться. Да и вам, парни, возможно, не помешает взбодриться. Джек, помоги мне с ботинками, ладно?

Уайрман ушел на кухню. Джек достал из стенного шкафа ботинки, расслабил шнуровку, а когда я всунул в них ноги, зашнуровал.

– Что тебе известно? – спросил я.

– Больше, чем мне хотелось бы знать. Но я ничего не понимаю. Я говорил с этой женщиной – Мэри Айр? – на вашей выставке. Мне она понравилась.

– Мне тоже.

– Уайрман позвонил вашей жене, пока вы спали. Долго она говорить с ним не стала, поэтому он позвонил какому-то парню, с которым познакомился на вашей выставке… мистеру Боузману?

– Расскажи мне.

– Эдгар, вы уверены…

– Рассказывай.

Фрагментарная, бессвязная версия Пэм уже во многом забылась: подробности заслонил образ волос Илзе, плавающих по поверхности переполненной ванны. Возможно, ничего такого и не было, но образ этот, дьявольски яркий, дьявольски четкий, заслонял собой едва ли не все остальное.

– Мистер Боузман сказал, что полиция не нашла следов взлома, и они думают, что ваша дочь сама открыла дверь, пусть даже произошло это глубокой ночью…

– Или Мэри нажимала на все кнопки домофона, пока кто-то не впустил ее в подъезд. – Моя ампутированная рука зудела. В глубине. Сонно. Даже мечтательно. – Потом она подошла к квартире Илзе и позвонила в дверь. Предположим, назвалась кем-то еще.

– Эдгар, вы гадаете или…

– Предположим, сказала, что она из певческой группы, именуемой «Колибри», предположим, сказала, что с Карсоном Джонсом произошло несчастье.

– Кто…

– Только она называет его Смайликом, и вот это убеждает мою дочь.

Уайрман вернулся. Как и плавающий в воздухе Эдгар. Находящийся-на-земле-Эдгар видел повседневность залитого флоридским солнцем утра на Дьюма-Ки. Парящий-над-головой-Эдгар видел больше. Не все, но слишком уж многое.

– Что произошло потом, Эдгар? – спросил Уайрман. Очень мягко. – Как по-твоему?

– Предположим, Илзе открывает дверь и, когда она это делает, видит перед собой женщину, которая нацелила на нее пистолет. Откуда-то она знает эту женщину, но в ту ночь она уже пережила страшные мгновения, она дезориентирована, не может понять, где видела ее прежде – память отказала. Может, оно и к лучшему. Мэри приказывает Илзе повернуться к ней спиной, а когда Илзе это делает… когда она это делает… – Я опять заплакал.

– Эдгар, не надо. – Джек и сам был на грани слез. – Это всего лишь догадки.

– Не догадки, – возразил Уайрман. – Пусть говорит.

– Но зачем нам знать…

– Джек… мучачо… мы сами не знаем, что нам нужно знать. Так что пусть говорит.

Я их слышал, но издалека.

– Предположим, Мэри ударила Илзе по затылку, когда та повернулась к ней спиной. – Я вытер слезы. – Предположим, ударила несколько раз, четыре или пять. В кино тебя бьют один раз, и ты отключаешься. В реальной жизни, подозреваю, этого мало.

– Скорее всего, – пробормотал Уайрман, и, разумеется, мои предположения подтвердились. Череп моей If-So-Girl раздробили в трех местах последовательными ударами рукоятки пистолета, и Илзе потеряла много крови.

Мэри тащила ее по полу до ванной комнаты в конце короткого коридора между спальней и закутком, который служил Илли комнатой для занятий. Кровавый след протянулся через гостиную-кухню (где, вероятно, еще стоял запах сожженного рисунка) и коридор. Потом Мэри наполнила ванну водой и утопила мою потерявшую сознание дочь, как котенка. Покончив с этим, вернулась в гостиную, села на диван и выстрелила себе в рот. Пуля вышла через макушку, выплеснув на стену все идеи об искусстве вместе с немалым количеством волос. Произошло это в четыре утра. Внизу жил мужчина, страдающий бессонницей. Он знал, как звучит пистолетный выстрел, и позвонил в полицию.

– Зачем ее было топить? – спросил Уайрман. – Я этого не понимаю.

«Потому что у Персе такая манера», – подумал я.

– Больше мы не будем это обсуждать, – подвел я итог. – Хорошо?

Он сжал мою оставшуюся руку.

– Хорошо, Эдгар.

«А если мы закончим это дело, может, нам уже и не придется», – подумал я.