Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
Глаза приблизились, и знакомые руки когда-то любимого, затем ненавистного человека коснулись ее – одна легла на спину, под шею, другая на талию. Еще бы секунда, и Марина упала на землю, ноги уже отказывали, но эти руки заключили ее в крепкий захват. Голос – до омерзения, до паники знакомый голос Игоря – зашептал над ухом:
– Я был там, я видел, я видел все. Последние ограничения сняты. Двери открыты. Теперь я точно знаю, как надо извлекать ужас из-под пластов. Теперь, Марочка моя, ты увидишь настоящий ад на земле. Увидишь, как он сочится из тебя, как из каждой складки и тени твоей выползает тьма, как страх парализует и пожирает всякого, кто видит эту тьму. Каждый может стать источником ужаса и тьмы, но ты будешь первой, потому что ты – моя. Моя дверь, мое божество, мое сладкое проклятие. Мы сделаем то, о чем всякий мечтает в глубине своей души, не осмеливаясь только нырнуть в провал. А потом уж за нами пойдут другие…
Он поцеловал ее в губы, и мертвенный холод разлился по ее телу от этого поцелуя.
Замещение
Почти середина апреля, но день холодный, как покойник, умерший еще в конце февраля: считай, полтора месяца пролежал в темноте морозильной камеры, и вот выложен на стол всеобщей действительности. Лежит, потихоньку размораживается, мокнет, омерзительно серый, с прожилками безжизненной синевы. Такой был день.
Женя Самойлов пришел в школу сонный, с легким насморком. Угрюмое утро сырым дыханием сопровождало его всю дорогу до школы, а это минут пятнадцать ходьбы, и он тоже был угрюм. Сидел за партой рассеянно, оживился только на третьем уроке: Анна Борисовна не вышла на работу, и на урок литературы вместо нее явилась какая-то совсем незнакомая училка.
Вошла в класс. Молодая, белобрысая, губы пухлые, словно воспаленные, почти красивая, только взгляд прожженный какой-то, как у старухи, которой давно уже опостылело все на свете. Представилась: я, дескать, Анжела Федоровна, бла-бла, сегодня у вас замещаю.
Ну, посмотрим, какая ты… замещалка.
Она как-то недобро, с ленивой скукой оглядела класс. Достала из сумки пачку новых тетрадок, раздала каждому и объявила: будем писать сочинение на тему – тут Женя еще больше оживился, когда услышал, какую странную тему предлагает она, – на тему «Моя новая фамилия».
Пояснила:
– Представьте, будто вам дают возможность прямо сейчас сменить фамилию. Какую бы новую фамилию выбрали вы себе и почему именно такую? А если бы, несмотря ни на что, старую оставили, то опять-таки почему?
Темка, однако…
Женя задумался. Ему не особо нравилась его фамилия. Самойлов – оно вроде бы и нормально, но раздражало слух гадкое «мойло» – почти что «пойло». Проглядывали там еще и «мойва», и «мойка», и даже «хайло». Хорошо было бы иметь какую-нибудь фамилию типа… Генералов – озарило Женю. Или Капитанов.
Но, принявшись за сочинение, написал, что хочет сменить фамилию на Кораблев, потому что в этой фамилии море, и корабли, и дальние страны, и бла-бла-бла, а Самойлов – это как-то ни о чем.
Замещалка в конце урока собрала тетради с сочинениями и ушла.
Второй раз она объявилась через неделю, когда не вышла их классная руководительница, она же химичка, Майя Григорьевна. И как-то странно, что первый раз Анжела Федоровна замещала по литературе, а второй – по химии. Виданное ли дело, чтобы одна и та же училка могла и химию, и литру преподавать? Впрочем, никакого урока замещалка опять не проводила. Достала пачку тетрадок – тех самых, в которых писали на прошлой неделе сочинения, – начала зачитывать оттуда отрывки и комментировать. Тайное становилось явным. Стало известно, кто какую новую фамилию себе нафантазировал. Было забавно все это слышать.
В конце урока, после разбора полетов, тетрадки с оценками были розданы авторам. Женя получил четверку за грамотность и тройку за содержание, рядом с оценками было приписано красной пастой: «Искренности не хватает. Слишком надуманно».
«Вот же сучка!» – процедил он мысленно, с досадой разглядывая трояк и эту приписку.
С двенадцати лет Женя, параллельно с общеобразовательной школой, обучался и в художественной школе, занятия там шли по вечерам, три раза в неделю. На второй год обучения в художке, в начале декабря, произошло вот что.
Из-за эпидемии гриппа учеников в классе поубавилось, и учительница, Тамара Олеговна, тоже заразилась, выглядела болезненно на одном занятии, а на следующее уже не пришла, зато вместо нее явилась та самая замещалка, Анжела Федоровна.
«Фигасе! – подумал Женя, увидев ее. – Она еще и в художке замещает! Во все дырки затычка».
Зал, где занимался их класс, был в тот вечер почти пуст. Из учеников пришли только двое – Женя и Наташа, молчаливая застенчивая девочка со смешной фамилией Друзяка.
Замещалка задумчиво просмотрела классный журнал, произнесла:
– Могли бы и не приходить. Но раз пришли…
– Сочинение писать будем? – ехидно подхватил Женя.
– Нет, с натуры рисовать. Меня.
Она поставила стул почти в центр зала, села на него и пальцем указала Жене с Наташей, куда ставить мольберты. Они заняли позиции. Прикнопили к мольбертам листы ватмана.
Замещалка прикрыла глаза и неподвижно, спина прямая, застыла на стуле. Женя с Наташей принялись рисовать ее на ватмане простыми карандашами.
«Не рановато ли для второго класса людей с натуры рисовать? – недовольно размышлял Женя. – Мы ведь анатомию еще не изучали».
Но вслух ничего не высказал.
Когда закончился первый час занятий (академический час – в сорок пять минут), звонок на перемену не прозвенел. Женя с запозданием глянул на часы в своем мобильнике и только сейчас понял, как тихо в школе. Дверь зала была открыта, из коридора не доносилось ни звука. Он отложил карандаш, встал и, тихо пройдя мимо замещалки, так и продолжавшей сидеть с закрытыми глазами, вышел из зала.
В раздевалке, где обычно сидела гардеробщица, она же уборщица и сторожиха, включавшая звонок, никого не было. Только две куртки, Женина и Наташина, одинокие, застыли на крючках. С самого начала Женя не видел гардеробщицу, но думал, она где-то здесь и позже подойдет.
Заглянул в соседний зал, там обычно шли занятия у старшего класса, но сейчас было пусто. Попробовал открыть дверь в кабинет истории искусств. Заперто. Вернулся обратно. Замещалка неподвижно сидела на стуле.
– Анжела Федоровна, – позвал ее Женя, но та не отозвалась. Сидела с закрытыми глазами. Не шевелясь.
– Анжела Федоровна! – еще раз и уже громче попробовал он. – Перемена… Вы меня вообще слышите? Эй!
Она молча сидела, словно статуя или чучело. Наташа прекратила рисовать и настороженно смотрела на учительницу поверх мольберта. Женя приблизился к замещалке. Присмотрелся. Ему показалось, что она совсем не дышит. Тронул ее за плечо – не шелохнулась.
– Спит, что ли? – предположил он, бросив взгляд на Наташу; та двинула бровями, изображая недоумение.
Присев на корточки рядом с замещалкой, коснулся кисти ее руки и тут же отдернул пальцы – неожиданно холодной оказалась кожа.
– Блин, она ледяная, как… жаба, – сообщил Наташе. – Ты сиди здесь, а я схожу, найду кого-нибудь.
Быстро выйдя из зала, чуть не выбежав, он отправился обходить школу, заглянул во все открытые двери, подергал все закрытые. Нигде никого.
Когда вернулся обратно, замещалка по-прежнему ровно сидела на стуле, а Наташа, скорчившись за мольбертом и обхватив себя руками за плечи, дрожала. Губы ее беззвучно тряслись, в глазах блестела влага.
– Ты чего? – шепотом спросил Женя, подходя.
Девочка попыталась ответить, но не смогла выдавить ни слова. Он заметил, как мышцы на ее горле дрогнули от спазма. Трясущейся рукой она схватила Женю за рукав и взглянула по-собачьи, снизу вверх, ища защиты от накатившего ужаса, который, как инфекция, тут же передался и Жене.
Захотелось вырвать руку из ее пальцев и пуститься наутек, но он не побежал, заставил себя сдержаться. В нижней
