Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
Голос Марины, сочась из динамика телефона, звучал над ухом, будто комар, зависший возле головы, – этакий спутник над планетой, сорванной с орбиты, летящей сквозь космос, вдали от всяких солнц. Тишина вокруг этого голоса наливалась тяжестью. И сама темнота словно потяжелела.
Мне почудилось, как что-то шевелится там, во тьме, густеющей у дальней стены. Что-то злобное, хищное, грозное. Или это шевелилась сама тьма, уплотняясь и обретая подобие животного существования?
– Марина, скажи, – спросил я внезапно, – у тебя на даче какого цвета занавески на окнах?
– Желтые, – ответила она. – Охра, точнее. Почему ты…
– А цветок в горшке на подоконнике около кровати, – перебил я. – Что за цветок, такой темно-сиреневый?
– Глоксиния, – и встрепенулась: – Подожди! Ты откуда знаешь? Игорь тебе сказал?
– Это не Игорь, Марина. Он мне ничего не рассказывал. Мы же с ним давно не виделись. Да и когда виделись последний раз, ни о чем не говорили. Мне не о чем с ним говорить. Не знаю, это совпадение какое-то, что ли. Я видел… ну, тебя с Игорем во сне. (Язык не повернулся сказать правду – что видел ее и себя.) В каком-то сельском доме, там охристые такие занавески, цветок на подоконнике, над кроватью, кровать еще такая с высокой металлической спинкой, скрипучая…
– Игорь… – она осеклась и поправилась: – Олег. Ты больше не звони мне. Пожалуйста. Я тоже не буду. Сотру твой номер. И ты мой сотри, хорошо? Прощай.
Марина отключилась.
Я тут же удалил ее номер из контактов. Отложил мобильник в сторону, поднялся с постели, пошел босиком в темноту. Туда, где мерещилось шевеление, в то сгущение тьмы, с которым слилась пригрезившаяся в миг пробуждения фигура.
«Здесь кто-то есть?» – хотел спросить, приближаясь, но голос мне отказал. Темнота с каждым шагом не редела, а напротив – становилась плотнее, и мне не хватало воздуха в той тягучей тьме.
Казалось, пора упереться в стену, казалось, справа должен быть шкаф, слева – одежда, повисшая на крючках, но темнота словно раздвигалась, вбирая меня в себя. Это была глотка, и она втягивала пищу. Оглянувшись назад, я не увидел ничего – ни кровати, ни пятна лунного света на стене. Только тьму.
Где я оказался? Куда попал, попытавшись совершить путешествие к дальней стене комнаты?
Я галлюцинировал? Спал на ходу? Или реальность вокруг меня проедена какой-то потусторонней молью, пожирающей саму сущность материального бытия, почему я и прошел сквозь брешь и вошел… только во что?
Передо мной стоял Игорь, вынырнувший из тьмы, как из черной жидкости. Голый, с распоротым животом, из которого вываливались внутренности, свисая и прикрывая пах. В его распоротом чреве что-то шевелилось, ползали какие-то существа. Видел я это тем же изощрившимся в темноте зрением, что в детстве прорезалось у меня в комнате старика-инвалида. Приглядевшись, различил среди вскрытых внутренностей крысиную морду, мелькнувшую и тут же пропавшую. А затем – маленькие детские головку и ручки, гораздо меньшие, чем бывают у новорожденных. Миниатюрный ребенок взглянул на меня – он не был слеп, внимательные глаза блеснули бусинками. От этого взгляда мне стало не по себе, словно в меня, до самого сердца, вонзилась игла.
Маленькое существо оскалилось, обнажая мелкие острые зубы, вроде рыбьих, и впилось ими в кишечную мякоть. По лицу Игоря пробежала судорога – боль и упоение. Вырвав из мякоти кусок, ребенок вновь взглянул на меня, прожевывая добычу. Теперь он смотрел не отрываясь, и его гипнотический взгляд лишал меня воли.
– Братишка, – произнес Игорь, приближаясь на шаг.
Не было сил стоять, я опустился на колени. Когда Игорь приблизился вплотную, его руки легли мне на плечи, мое лицо оказалось прямо напротив его распоротого живота.
Меня душил ужас. Но вместе с тем непреодолимый порыв заставил меня вложить голову в распоротое чрево. Где-то внутри ужаса змеилось и серебрилось тонкое наслаждение – как проволочка, как волосок. Этот притягательный волосок не позволял отшатнуться и броситься прочь.
Голова моя погрузилась в мягкое, скользкое, липкое, сводящее с ума трупным смрадом. Моей кожи, моих волос касались не то крысиные лапы, не то детские пальчики, по мне ползали черви и мухи. Я словно засунул голову в звериную пасть, которая или сомкнет зубы на мне, ломая кости и разрывая позвонки, или присосется так, что я не смогу удержаться – унесусь в это беспросветное жерло, будто перышко, увлекаемое потоком воды.
P. S.
На следующий день Олега нашли в той самой комнате, что Игорь присвоил своим самоубийством. В комнате, запертой на ключ, который хранился у родителей.
Плавки и цепочка с крестиком, принадлежавшие Олегу, валялись в соседней комнате у стены, общей для спален двух братьев. Сам же он, голый, голова в запекшейся крови, лежал на месте самоубийства Игоря.
Странно, что родители, когда искали Олега, догадались открыть запертую комнату и заглянуть в нее.
Когда он разомкнул веки, то ничего не понимал, не соображал. Думали, что его голова травмирована, но кровь отмыли и не нашли на коже повреждений, разве что несколько мелких свежих шрамов, но то были незначительные царапины.
В больнице он пришел в себя и заговорил. На вопрос врача – «Как вас зовут, помните? Имя, фамилия?» – отвечал:
– Да, помню, конечно. Олег Парамонов. Олег Алексеевич.
Врача ответ удовлетворил, но, будь на его месте тот, кто хорошо знал Олега Парамонова, он бы понял, что этот человек лжет, называя свое имя, что в его голосе нет искренности.
Какая-то несвойственная Олегу хищная целеустремленность проявилась в его взгляде, мимике, жестах. Двигаясь меж обыкновенных предметов, окружавших его повсюду, он был похож на огромную человекообразную летучую мышь, которая летит сквозь непроглядную тьму, сканируя ее ультразвуковыми сигналами.
Выйдя из больницы, вечером того же дня, Олег подкараулил на улице Марину Бескраеву, бывшую девушку своего брата, шедшую с компьютерных курсов, где она осваивала векторные графические редакторы. Улица, по которой Марина шла к автобусной остановке, была пустынна, словно чья-то черная воля заведомо окутала все вокруг испарениями страха, побуждавшими прохожих избегать эти пространства, освещенные загробным дыханием фонарей-призраков.
– Марочка моя, – произнесла темная фигура, выступившая перед Мариной из какой-то непонятной ниши в стене ветхого дореволюционного дома.
Марина вздрогнула и замерла, холодея от ужаса. Морозцем покрылась ее кожа. Ледяным сквознячком потянуло где-то в желудке. Марочка – так называл ее только Игорь и больше никто.
– Олег? – спросила она, разглядев залитые тенью знакомые черты. На миг Марине почудилось, будто лицо напротив все покрыто грудой извивавшихся пиявок, но иллюзия развеялась, когда фигура сделала еще один шаг и на лицо упал неживой свет фонаря. – Мы же договорились, что не будем ни встречаться… ни разговаривать…
– Марочка, – перебил он, – да ты ж посмотри на меня: разве я Олег? Ну, в каком-то смысле, да, Олег. – И он гадостно захихикал. – Но ты посмотри на меня, внимательно посмотри: кого ты видишь?
Хищный блеск его глаз, казалось, впился в нее, будто брызги расплавленного металла. Эти глаза не могли принадлежать Олегу, поняла она, такие глаза уничтожили бы его,
