Мария Барышева - Дарители

Наташа закрыла лицо ладонями, потом сказала:

— И то, и то.

Слава сжал губы, кивнул, и Наташа, убрав руки, только и успела подумать, насколько же старыми за эти полгода стали его глаза, когда он вдруг со всей силы, не вставая, ударил кулаком в деревянную плоскую спинку кровати. Старое дерево хрястнуло, спинка треснула и повисла на одном болте.

— Потом починю, — он обнял Наташу за плечи с нежностью, показавшейся ей удивительной после этой неожиданной вспышки ярости. — Пойдем, лапа, пора ехать.

Когда они вышли, было уже совсем светло. Двор оказался пустынным, только в дальнем его конце сонно бродил парнишка с таким же сонным колли, да по дороге шел, пошатываясь, человек, что-то раздраженно и неразборчиво говоря сам себе и грозя пальцем асфальту, ложащемуся ему под ноги, и, пока Наташа, крепко прижимавшая к груди пакет с рисунками, не зашла за угол дома, она все время оглядывалась и смотрела на человека. Но когда тот исчез из вида, она сразу же о нем забыла и начала шарить глазами вокруг — по асфальту, по сухой земле. Вначале Наташа не сразу поняла, зачем это делает, но потом

…а еще одного увез от нашего дома…

сообразила, что ищет где-нибудь лужу крови, и одернула себя — абсурд!

— Не будь такой сосредоточенной, — посоветовал Слава с легкой усмешкой, прихрамывая рядом. — Улыбайся, зевай… не коченей только, тебя ведь не на расстрел ведут, в конце концов! И не ищи глазами трупы. Их здесь нет.

Наташа раздраженно кивнула, ощутив мимолетное, жившее одно лишь крохотное мгновение желание ударить его, потом опустила голову. Она действительно сосредоточилась, снова, как раньше, представляя себя, свою истинную суть гигантским, тяжелым, водяным валом, обрушивающимся с чудовищной высоты и погребающим под собой чужой шепот, чужую волю, чужие чувства, сминающим их, превращающим в пыль, оставляя только ее саму, чистую, со своими недостатками и страхами. Это сейчас было важно, очень важно — встретить его самой собой, оценить все только своим сердцем. Получалось — но получалось плохо, трудно, и, к тому времени, как она обрела контроль и над собой, и над формой, и над цветом, и над всем прочим, Наташа, несмотря на прозрачный утренний холодок, успела вспотеть.

Машина стояла через три двора — новенькая, слегка запачканная иномарка, приткнувшаяся возле пышных зарослей сирени. В машине, казалось, никого не было, окна и дверцы оставались плотно закрытыми, но Слава направился к ней уверенно, и Наташа, чуть помедлив, пошла следом. Но когда Слава дотронулся до ручки передней дверцы, мотор машины вдруг мягко заурчал, словно та была живой. Наташа крепче прижала к себе пакет, и он хрустнул.

— Сюда сяду я, а ты садись лучше сзади, — негромко сказала она. Слава недоуменно кивнул и полез на заднее сиденье.

Как только Наташа захлопнула за собой дверцу, машина тронулась с места, развернулась и неторопливо покатила через дворы. Все трое молчали, и взгляд Славы настороженно ощупывал затылки впереди сидящих.

Наташа не сразу решилась повернуть голову, а некоторое время смотрела в окно, чувствуя странный, какой-то восторженный холодящий страх человека, склонившегося над краем глубочайшей пропасти. Рядом раздался щелчок, потом пахнуло крепким табачным дымом, и она, не выдержав, повернулась. Вопреки ее воспоминаниям и рассказу Славы, Схимник сейчас выглядел вполне обычным человеком — усталым, немного сонным, но здоровым и вполне довольным жизнью. От него не тянуло ни опасностью, ни злостью, ни ненавистью, которая так изумила и напугала Наташу в Зеленодольске, и сейчас он казался моложе, чем тогда.

— Дай сигарету, — сказала она сквозь зубы. Схимник скосил на нее глаза и снова перевел их на дорогу.

— У меня без фильтра. Не подобающие для дамы. Кстати, воспитанные люди здороваются, особенно после, — он хмыкнул, — долгой разлуки.

— А я не воспитанная, — с вызовом ответила Наташа. — И не…

— И не — кто? Не людь?

— Прекращайте! — произнес сзади Слава каким-то замогильным голосом. — И так тошно!

— Тошно — выпей, — деловито предложил Схимник. — Там где-то возле тебя коньяк валяется. Я бы вмазал с тобой, да извини — за рулем, а мне в этом городе нарушать никак нельзя.

Слава пошарил по диванчику и поднял, разглядывая на свет, пол-литровую нераспечатанную бутылку «Коктебеля».

— Все употребляешь?.. — заметил он, свинтил крышку, сделал большой глоток и тряхнул головой.

— Это не мне.

— Что с ней сделали? — глухо спросила Наташа.

— Да не особенно… отлежится, отоспится — нормально все будет. Если уж подумать, в ее жизни бывали моменты и похуже… Крепкая натура. И злости в ней много. А злость в таких случаях здорово помогает.

— Если бы не ты — ничего бы этого не было!

— Правда? — осведомился Схимник с крайней язвительностью. Наташа вспыхнула и отвернулась к окну, а потом неожиданно для него вдруг тихо сказала:

— Нет. Неправда.

Он посмотрел на нее, нахмурился и больше до самого автовокзала не проронил ни слова.

Когда машина притормозила на стоянке, Слава открыл дверцу, но Наташа осталась сидеть неподвижно, напряженно глядя перед собой.

— Слав, ты… ты купи пока билеты, ладно? — пробормотала она. — Я подойду… подойду позже.

— К-как знаешь, — Слава посмотрел на нее, что-то прикидывая, потом на Схимника, который с отвлеченным видом курил и смотрел в окно. — Только уж постарайтесь как-нибудь без жертв. Хватит уже!

— Пожалуйста, — пробормотал Схимник и отщелкнул окурок в окно.

— Возьму билеты и вернусь за тобой, — Слава вылез из машины и направился к кассам, закуривая на ходу. Едва дверца захлопнулась, как пальцы Наташи сжались в кулаки и она зажмурилась, стиснув зубы. На ее висках резко обозначились вены.

Я одна, я здесь одна — чужие мысли, шепот, цвет, страх — все под водой, подо мной, осталась только я, я одна…

Она погрузилась в странное состояние — близкое к умиротворению и к какой-то непонятной пустоте, словно Наташа осталась одна в большой гулкой комнате. Это напугало — неужели ее настолько мало осталось? Она открыла глаза и тихо спросила:

— Можно?

Наташа знала, что он поймет, и ожидала злого отказа — в прошлый раз Схимник просто взбесился, когда она «заглянула» в него всего лишь на мгновение. Но сейчас он повернул к ней лицо и просто ответил:

— Валяй.

Наташа глубоко вздохнула, облизнула губы и скользнула в его потемневшие, приглашающе раскрывшиеся глаза — скользнула с мягкой, осторожной опаской, и, прежде чем исчезнуть из этого мира, успела заметить, как лицо Схимника дернулось — то ли от отвращения, то ли еще от чего-то. Дальше в этом мире продолжали жить только ее руки — они потянулись к голове Схимника, ладони легли на его виски и остались там. Его ладони в ответ бессознательно поплыли навстречу и прижались к Наташиным скулам, ощущая, как до предела напряжены ее мышцы. Глаза двоих людей словно соединили невидимые коридоры, через которые один сейчас заходил в другого — медленно, на цыпочках, предвкушая, тлея холодным огнем. На мгновение он застыл, с голодным восхищением глядя на то, что открывалось перед ним, а потом метнулся и нырнул в чужую темную глубь, и второй человек слегка вздрогнул, и его лицо снова дернулось. На несколько минут в машине воцарилась тишина, нарушаемая только учащенным взволнованным дыханием. А потом тишина резко разбилась, и Наташа вернулась в странном жалобном крике. Схимник, вздрогнув, качнулся назад, опустив руки и тотчас почувствовав, как словно оборвалась связавшая его и Наташу некая нить — оборвалась с какой-то мучительной и тягучей медлительностью, словно липкая паутина. Ее ладони соскользнули с его висков, и, ахнув, Наташа потянулась вперед, к нему, уставившись на Схимника до предела раскрытыми глазами, похожими на две распахнутые голодные пасти.