Мария Барышева - Дарители

Слава фыркнул и заговорил о том, что они будут делать, когда приедут. Наташа слушала его вполуха и, казалось, дремала, прислонившись к его плечу, но на самом деле она вспоминала то, что увидела, поворачивала картину так и этак в голове, силилась придать ей объем и злость, представляла, как это ляжет на холст, скрученное, пойманное, покоренное. И как часть уйдет в нее…

недостающая часть

станет деталью ее особой картины. Внутренней.

Личной Дороги.

Она сравнивала увиденное с тем, каким оно впервые показалось ей полгода назад. Возможно, тогда она была слишком испугана и никак не могла полностью сосредоточиться, но, тем не менее, сомнений быть не могло. Келы стал намного сильнее, он вырос, напитался кровью и яростью, и его хозяину теперь стоило больших трудов удерживать его. И очень хорошо было то, что хозяин это прекрасно понимал. И скоро он придет, несмотря на все, что говорил. Потому что Схимник все еще человек. А человек всегда слаб.

А если не придет? Наташа нахмурилась. Тогда он либо сильнее, чем она думала, либо она смотрела неправильно. Да нет, вряд ли. Особенно, если припомнить и проанализировать все его просчеты, на деле оказавшиеся не ошибками, а вполне логичными поступками, но поступками человека уязвимого. Она едва сдержала смешок. Теперь-то, увидев, легко рассуждать. «На самом-то деле, логика, анализ — это далеко не ко мне! — весело подумала Наташа. — С логикой — это, пожалуйста, к Витке, которая при всей ее логичности не сумела разглядеть того, что творится у нее под носом. А в ее мире нет мыслей и рассуждений, в нем только чувства, желания, которые сильнее любого разума».

Другое дело — что, если он придет, а она не справится? Да нет, невозможно, она ведь стала уже почти совершенной. А может, она уже само совершенство? Лицо Наташи, прижатое к плечу возлюбленного, исказилось, из-под разъехавшихся губ хищно блеснула полоска зубов.

Ничего, ничего. Я справлюсь. А потом они все поплатятся — и за Славку, и за всех моих клиентов… впрочем, не это главное, а главное — этот уродливый ублюдок, слабак, осмелившийся распоряжаться жизнями ее творений, осмелившийся бросить ей вызов, расселяющий эти письма, отравленные своей больной ненавистью, как чумную заразу, — вот, что главное…

А потом ее словно окатило холодной водой, и она задрожала, ужаснувшись пронесшимся через ее мозг кошмарным мыслям, не понимая, откуда они взялись. Наташе стало страшно — безнадежно и отчаянно, но Слава почувствовал только дрожь и обнял ее.

— Уже скоро, — сказал он ободряюще. Наташа кивнула, не подняв лица. Слава рассеянно провел ладонью по ее склоненной голове, и вдруг замер. Потом начал осторожно перебирать ее волосы, стараясь делать это как бы между прочим, чтобы Наташа ничего не заподозрила. Он удивился тому, что не заметил этого раньше.

Вьющиеся волосы Наташи по всей длине сверкали яркой медью, но у корней уже начали прорастать темным, знакомым цветом, и с левой стороны пробора здесь уже почти год, с того самого сентября шла широкая полоса серебристых прядей — как Наташа ее ни закрашивала, седина все равно пробивалась — словно шрам, оставшийся после тяжелой раны.

Но сейчас там не было ни единого седого волоса.

VII

Несколько дней она провела в постели, почти не вставая, и короткие проблески реальности казались снами, которые почти сразу забывались, а кошмары, в которых она барахталась сутки напролет, — самой что ни на есть реальностью, жуткой и ярчайшей, с цветами, запахами и болью. Все, что довелось пережить, смешалось в причудливом беспорядке, и она снова лежала на холодном полу в «Пандоре» с трупом Вовки на спине, а вокруг были кровь и смерть, и все мертвые смотрели на нее, бежала по лестнице, лезла по балконным перилам, снова ее душил Кужавский, хрипела, захлебываясь кровью, умирающая Элина, она снова тащила в машину тело Светочки-Сметанчика, а потом эта машина горела, и она сгорала в ней заживо, ощущая, как обугливаются кости, сжимала в руке письмо, не в силах заставить себя его бросить, и изящные кружевные буквы вытягивались и сползали с листа, превращаясь в черных змей, Яна убивали, но он снова воскресал и тянулся к ней, качая продырявленной головой и бормоча:

— Кепско, мала, бардзо кепско.

Но как ужасны ни были сны, в самый разгар каждого кошмара вдруг появлялась чья-то сильная рука, которая вытаскивала ее из этого месива горячечных видений. Руку хотелось удержать, но она всегда упорно исчезала, выдираясь из ее пальцев сразу же, как только кошмар обрывался. Она злилась и мгновенно засыпала снова, чтобы вскоре эта рука опять выдернула ее в реальность и снова исчезла.

Постепенно кошмарные сны стали раздробленными, обрывочными, смазанными, а вскоре сменились спасительной непроглядной серостью. Вместе с кошмарами исчезла и боль. А потом она проснулась — и на этот раз окончательно.

Проморгавшись, Вита чуть повернула голову на подушке. Укрытая до подбородка простыней, она лежала на постели в той самой квартирке, которую сняла, уехав от Наташи. Несмотря на ранний прозрачный вечер в пустой комнате горел верхний свет, выцветшие занавески колыхались от теплого ветра, выдувавшего остатки аптечного запаха лекарств, и где-то под потолком настойчиво-болезненно звенел комар. В комнате все было так же, как она оставила в тот вечер, единственно, что на гладильной доске, раньше пустой, теперь сурово поблескивала начатая бутылка коньяка.

Вита облизнула губы, нащупав на внутренней стороне нижней легкую припухлость и почти затянувшуюся ссадину, потом провела языком по зубам, и он наткнулся на острый обломок. Да нет, не приснилось к сожалению. Это же подтверждала и приклеенная пластырем повязка с левой стороны шеи. Она приподнялась, потом, глянув на сползшую простыню, кисло улыбнулась, пробормотав:

— Ну, вот, опять все сняли…

Глянув на пустой проем коридора, Вита откинула простыню и критически осмотрела свой голый живот. После мощного удара Яна она ожидала увидеть нечто ужасное, но кровоподтек был не таким уж большим — зловеще переливающийся всеми цветами радуги, он уже начинал бледнеть — несколько дней — и совсем сойдет на нет. Боль была, но легкая, наружная, как от обычного синяка. По краям кровоподтека виднелось несколько дырочек — следы уколов или проколов.

Вита вернула простыню на место и прислушалась. На кухне едва слышно играло радио и шумела газовая горелка — кто-то там был. Улыбнувшись, она осторожно слезла с кровати, на цыпочках подошла к шкафу, оделась, после чего сердито посмотрела на коньяк. Бутылка поблескивала теперь не сурово, а, скорее, издевательски. Горестно вздохнув по поводу собственной слабости, Вита сдернула ее с доски и пошла на кухню. Впрочем, это простительно — разве нет, после такого-то вечерка? Преодолевая короткий переход из комнаты в кухню, она снова удивилась тому, как легко себя чувствует. Когда Ян ударил ее, Вита почти не сомневалась, что он ее убил — внутри все должно было превратиться в кашу. Ан нет, она и вправду живучая, вот только сколько же прошло времени? По дороге она не удержалась, чтобы не оглядеть себя в запылившееся зеркало. В принципе, ничего, только лицо снизу стало слегка асимметричным, но это, будем надеяться, временно.