Переступив черту – 2 - Геннадий Петрович Авласенко
– Их задача – оградить тебя от опасностей, – пояснила Елена. – Другими словами: защитить, уберечь, не дать двинуться по ложному пути. Понятно?
– Более или менее, – пробормотал я. – Знать бы, какой путь истинный, а какой ложный?
– Они подскажут!
Елена встала с дивана и чёрные очки, внезапно выскользнув из моей руки, сами собой спланировали ей на переносицу. И тут же сверкнули ослепительно-зеленоватым светом, да так, что даже глазам больно стало.
– А теперь спи! – повелительно проговорила Елена, пока я растерянно моргал, пытаясь хоть немного восстановить зрение. – Ты ведь хочешь спать?
– Ещё чего?! – вскинувшись в кресле, хотел, было, возразить я ей, но ноги вдруг сами собой подкосились, а веки словно налились свинцовой тяжестью. Мне и в самом деле чертовски захотелось спать… так захотелось, что я тут же вновь обессилено рухнул на прежнее место и, запрокинув голову на мягкую спинку кресла, уснул почти мгновенно…
Глава 6
И приснился мне сон…
Странный сон. Странный и страшный…
Вообще-то, поначалу сон этот страшным не был, наоборот, скорее… ибо снилось мне, что я…
…что я стал… почти всемогущим! В том смысле, что мог одним лишь жестом и даже взглядом умертвить человека. Причём, любого.
А мог и вылечить. Тоже любого. От всех, без исключения, болезней.
И тоже одним лишь взглядом, одним жестом, одним лёгким прикосновением.
И шёл я во сне по улицам какого-то города. Вроде и нашего, но в городе этом росли почему-то самые настоящие пальмы, а где-то на его окраине плескалось море, большое и тёплое… и я, даже отсюда, на расстоянии нескольких километров, ощущал его бодряще-солоноватое дыхание.
Да и люди в непонятном этом городе были какими-то другими, что ли. И одеты слишком легко, ярко и непривычно, и смуглы почти до черноты, но при этом все – с ослепительно-белыми, как снег волосами.
Боялись меня все эти люди, ох, как боялись! В стороны разбегались, едва завидев, прятались, где только возможно и оттуда, из укрытий, исподтишка за мной наблюдали. И, одновременно с этим, очень хотели ко мне приблизиться… хотели, но всё никак не решались…
Ибо не просто так, прихоти ради, шёл я по улицам, но была у меня Цель. Великая Цель… и какое мне дело было до всех этих жалких людишек, боявшихся меня до судорог, до потери сознания.
И в то же время, я даже понятия не имел, куда именно шёл. И что за Цель там, впереди, меня ожидала? И самое главное, я понятия не имел, что именно мне там предстоит делать: убивать или исцелять, ибо ничего прочего я не умел.
А потом город как-то внезапно исчез, вернее, расступился в стороны, и я оказался на самом краю огромного обрыва. Гигантского, можно сказать, обрыва… а, внизу, под обрывом, простиралось море, голубое и безбрежное.
И широкий золотистый пляж между морем и обрывом…
И люди на пляже. Сотни, тысячи, десятки тысяч обнажённых людей. А может, и миллионы. И каждый из них хоть чем-нибудь, да страдал.
И все они отчаянно жаждали исцеления…
Слепые мечтали прозреть, глухие – обрести слух, безнадёжно больные – поскорее выздороветь. А посему с надеждой протягивали ко мне руки, молили меня о помощи и искренне верили в моё всемогущество. А я…
Я вдруг с ужасом осознал, что мне не хочется их лечить, этих грязных, уродливых, исковерканных всевозможными недугами людишек, само присутствие которых тут, на прекрасном этом пляже, уже является величайшим оскорблением, ибо владеть этим пляжем они просто не имели право. И что убить их всех было бы куда гуманнее, и не в этом ли и заключается Моя Великая Миссия?
И одного желания этого оказалось вполне достаточно, чтобы люди, все как один, упали вдруг наземь, корчась в жесточайших судорогах и крича так, что у меня даже уши заложило от жуткого этого всеобщего крика.
И я невольно зажмурился и заткнул уши руками, но это не помогло. Я всё равно продолжал видеть корчившихся в агонии людей и продолжал слышать многомиллионный их вопль.
И это продолжалось и продолжалось… но, страдая и вопя от невыносимой боли, люди внизу всё никак не желали умирать… а потом…
Потом я заметил вдруг удивительную вещь.
Там, под обрывом, уже не было больных и увечных. И даже пожилых не было. Все, кричащие от боли, были теперь молоды, красивы и здоровы. И я понял, что исцелил их всех, исцелил, вопреки своему первоначальному желанию. А может, именно таким оно и было изначально, сокровенное моё желание?
Но все эти молодые, красивые и здоровые люди продолжали страдать, корчась от боли, и я ничего не мог с этим поделать, ибо позабыл (а может, и не знал вовсе), как избавить всех этих людей от мучительных страданий.
А потом понял, что для этого мне нужны… очки!
И очки тотчас же возникли сами по себе у меня в руках.
– Сделайте хоть что-нибудь! – закричал я в панике.
– Будет исполнено! – мяукающим своим голосом отозвались очки и сверкнули зелёной молнией, вернее, двумя зелёными молниями, мгновенно устремившимися вниз.
И общий крик боли там тотчас же оборвался. А я почему-то оказался уже не на обрыве, а там, внизу, посреди неподвижно лежащих человеческих тел.
Вот именно, неподвижно лежащих… и страшная догадка внезапно озарила мой мозг…
– Они… они все в обмороке? – спросил я у очков, уже зная заранее, каким будет ответ.
– Они все мертвы, – тотчас же мяукнули очки. – Ты приказал сделать хоть что-нибудь, чтобы прекратить их страдания, вот мы их всех и умертвили, ибо смерть и есть самый быстрый и самый эффективный способ прекращения боли и страдания.
Очки ещё что-то говорили (вернее, мяукали), но я уже их не слушал. Медленно переступая через тела, я жадно вглядывался в лица лежащих людей, словно пытаясь (вернее, опасаясь) обнаружить среди них кого-то знакомого.
И я их обнаружил. Почти сразу же…
Сначала я увидел Ирочку. А рядом с ней… Костю Новицкого, моего удачливого коллегу по бизнесу. Причём, лежали они не просто рядышком, а тесно обнявшись, что наводило на некоторые размышления.
А чуть в стороне от них лежала… Ольга. Причём, именно такой, какой я и запомнил её восемь лет назад.
– Оленька! – прошептал я, опускаясь возле неё на колени. – Как же это, Олежка?
– Ты сам этого пожелал! – назидательно мяукнули очки. – И что теперь горевать?
– Что теперь горевать… – машинально повторил я и тут же заорал с яростью, обращаясь к
