Лорел Гамильтон - Арлекин

Я стояла, прижавшись спиной к Жан-Клоду. Притянув к себе меня и Дамиана, он повернул нас как в танце, плавно и неизбежно, и мы оказались в круге его рук. Он обнимал нас обоих, а моя рука легла на талию Дамиана и притянула его ко мне сбоку, будто контуры наших тел были подогнаны друг к другу от плеча до бедра. Он завел руку мне за плечи, взял за плечо ладонью, и снова мы совпали друг с другом так, как я и не припомню. Рука Жан-Клода на плечах у Дамиана, другая обнимает Натэниела, который свернулся у его бока, руку протянув мимо меня спереди. Не знаю, где была его вторая рука, но Ашер стоял за спиной у Жан-Клода.

А Коломбина спокойно стояла по ту сторону от кафедры в своем пестром маскарадном костюме, вся красная, синяя, белая, черная, отороченная золотом. Золотая треуголка на голове, и только разноцветные шары повторяют цвета костюма. И весь в черном стоял у нее за спиной ее слуга — темная тень ее яркого блеска.

— Ты прекрасно действуешь, Коломбина, — сказал Жан-Клод. — Я даже не почувствовал, как ты подчиняешь себе наш разум. Очень, очень тонкая магия.

— Благодарю за изысканный комплимент.

Она низко присела, держа коротенькую юбчонку так, будто та была куда более длинной.

Мне бы надо было нервничать, как минимум, а я была совершенно спокойна в круге всех рук. Так бывает перед операцией, когда тебя накачают наркотиками — спокойное, текучее тепло, на котором будто уплыть можно. Всплыла мысль: «Так бывает перед тем, как начнется настоящая боль», — но и она уплыла на той же теплой волне.

— Ты напала на публику, чтобы нас отвлечь, — произнес Жан-Клод голосом, от которого у меня обычно кожа шевелилась, но сейчас этого не произошло — как будто его руки, его прикосновение защитило нас от его голоса.

Она рассмеялась, но в этом смехе не было той ощутимости, как бывает в смехе Ашера или Жан-Клода. Даже сквозь почти анестезирующую дымку, которой окружил он нас, этот смех казался незаряженным, человеческим. То ли я все еще могла что-то чувствовать через то, что сделал Жан-Клод, то ли его сила меня защищала от нее.

Смех на алых губах оборвался вдруг. Она смотрела на нас серыми глазами, серьезными, как смерть.

— О нет, Жан-Клод, это не было отвлекающим маневром, но я должна признать, что недооценила тебя и твою слугу. Если бы я сумела отобрать у нее публику, я бы легко потом победила тебя обретенной силой.

— А сейчас? — спросил он.

— Я думаю, нужно будет более прямое нападение на тебя лично.

— Если оно будет слишком прямое, ты просто будешь казнена, — произнес его чудесный голос.

— Моя сила может действовать тонко, но не обманывайся — я могу действовать и прямо. Так же прямо, как сила, которую держишь в руках ты со своей воронокрылой слугой.

Жест тонкой руки — и стоящий за ее спиной мужчина вышел вперед, снял перчатку и вложил руку ей в руки.

— Не только твое прикосновение пробуждает в слуге новые силы, Жан-Клод. Не думай, что ты единственный мастер, владеющий этим искусством.

— Никогда так не думал, — ответил он.

И голос его был так же ласков, как у нее, но сила его ласковой не была. Она перешерстила нас, как рука — колоду карт. Во что же играть будем? Я уже раньше испытала, как водит Жан-Клод наш метафизический автобус, но никогда это не ощущалось как сейчас, никогда не осознавала я так до ужаса ясно — как до ужаса ясно осознает он свою силу…или мою или силу, что мы все ему даем. Он — вампир, а это значит, что сила его холодна, порождение логики, потому что эмоции не тревожат мертвых. Он проглядывал наши таланты, как мог бы Эдуард оглядывать содержимое своего оружейного сейфа. Какой пистолет для данной работы лучший? Какой будет выбран? Я на миг ощутила дрожь страха, нить истинного сомнения, но он прервал его, закрыл от меня плотно, от нас, потому что не только мой разум это ощутил. Я знала, что то же самое подумали, почувствовали Натэниел и Дамиан, и он испугался, что у нас нет оружия, защищающего от этого. Мы уже чуть не погибли от ее силы, даже без прикосновения ее слуги. Жан-Клод отсек сомнения, но они остались, не развеялись. Не холод вампира ощущала я, а холод необходимости. Сомнение — ее оружие; врагу оружие в руки не дают.

Ее сила ударила в нас, пошатнула, будто эта эмоция — мощный ветер, разрушающий мир. Как будто сердце и разум вскрыли ножом, широко, и теперь надо чувствовать и знать, как ты себя ощущаешь на самом деле. Многие из нас и живы потому, что редко когда заглядывают внутрь себя под беспощадным светом. А сейчас вдруг Жан-Клод, Дамиан, Натэниел, Ашер и я вдруг оказались в эпицентре ярчайшего света.

У Коломбины специальность — сомнение и боль, но Джованни, ее мужчина, расширил ее диапазон. Потеря, удушающее чувство утраты, когда кажется, что ты сама умираешь с тем, кого хоронишь. Она знала, что всем нам приходилось переживать утраты, и заставила нас их пережить снова. Но не наши личные утраты: Жан-Клод связал нас всех вместе. Я слышала вопль Джулианы, которую пожирал огонь. Ашер кричал здесь и сейчас, Жан-Клод вместе с ним. Мы стояли перед грудой остывшего пепла, оставшегося от женщины, которая была нашим сердцем. Дамиан снова видел, как горит его брат, и крики его стояли у нас в ушах — Дамиан свалился на колени как от удара, он снова стал маленьким и видел, как погибает его брат. С тошнотворным влажным хрустом обрушилась ему на череп бейсбольная бита, он рухнул на пол, протягивая к нам руки. «Беги, Нэтти, беги», — успел сказать Николас «Нет!» — истошно крикнул Натэниел здесь и сейчас.

А ребенок тогда сбежал, но сейчас он уже не был ребенком и он поднял голову.

— Я не побегу.

Я посмотрела ему в глаза, лавандовые глаза, и это были настоящие глаза, а не воспоминание о боли и смерти. Слезы струились по лицу, но он повторял:

— Я не побегу.

Я обрела голос:

— Мы не побежим.

Натэниел повторил, качая головой и проливая слезы:

— Мы не побежим.

Жан-Клод и Ашер опустились на пол рядом с Дамианом, сокрушенные тяжестью скорби. Никого рядом с нами не было — все охранники, даже Ричард, от нас бежали — бежали от ужаса и утраты. Бежали, чтобы им не передалось. Вряд ли можно было обвинить Ричарда, но я знала, что я сделаю это потом, знала. Что еще хуже, он будет сам себя обвинять.

В проходе рядом с нами я заметила какое-то движение. Мика был к нам всего ближе, у него хватило смелости или глупости быть близко к этой термоядерной бомбе эмоций, когда она взорвалась. И тут я увидела движение за его спиной — это был Эдуард. Самое удивительное, что и Олаф был с ними.

Натэниел тронул меня за руку, улыбнулся мне — сквозь слезы, еще не высохшие на лице. У меня защемило сердце от этого, но не по-плохому, а так, как бывает, когда любишь кого-то, и вдруг, посмотрев на него, ощущаешь, как сильно любишь. Любовь, любовь прогоняла боль. Эта любовь окатила меня теплым ветром, любовь и жизнь, искра, которая заставляет нас поддерживать друг друга. Она полилась через метафизическую связь между мной и Натэниелом, мной и другими моими мужчинами. Любовь, любовь поднимала их лица, заставляла на нас глядеть. Любовь помогала им встать на ноги, любовь — и наши руки, держащие за руки, утирающие слезы. Мы встали, быть может, еще не слишком твердо, но все были на ногах, лицом к Коломбине и Джованни.