Темные проемы. Тайные дела - Роберт Эйкман
Два дня спустя вся эта ситуация достигла критической точки. Рано утром Генри вывел Маргарет из кафе, где она выпила несколько чашек отличного, но дорогого кофе, и сообщил ей, что следующие два дня проведет в Стокгольме; их отъезд в Англию придется отложить по крайней мере на это время – и еще на столько же.
– Я, черт возьми, буду вынужден вернуться сюда снова, – ругался Генри. – И все ради чего? Чтобы убедиться, что приказы Стокгольма выполняются!
– Вот гадство, – сказала Маргарет.
– Поедешь со мной в Стокгольм или будешь ждать здесь? Если что, уверен, Ларсоны и Фалькенберги позаботятся о том, чтобы ты не скучала.
– Знаешь, мне уже развлечений хватило. Хочется какого-то спокойствия. Может, я могла бы остаться в курхаусе?
Генри напустил скептический вид.
– Нам же сказали, там скука смертная.
– А мне кажется, это милое, умиротворенное место. Конечно, если я буду там, мне не понадобится номер в отеле, но ты наверняка сможешь как-нибудь решить вопрос…
– О таком уж точно не беспокойся, – великодушно бросил Генри. – Если моя дорогая супруга хочет разнообразия, кто я такой, чтобы его не обеспечить?..
– Я буду очень ждать тебя, – только и сказала Маргарет в ответ.
– Моя хорошая, – умилился Генри и поцеловал ее.
* * *
На следующий день в курхаусе ей предоставили прекрасную комнату: просторную, с отличным панорамным окном, славно меблированную, с книжным шкафом, где книги как минимум на четырех разных языках выстроились в три длинных ряда. Маргарет, заядлая читательница, с большим любопытством принялась изучать эту миниатюрную библиотеку. Насколько она могла судить, тома тут были подобраны тщательно, ни в коем случае не являясь просто забытыми прежними гостями книгами или легковесным чтением перед сном, как можно было бы ожидать – если вообще можно ожидать в санатории чего-то подобного. Но как только Маргарет пришло в голову, что на полках – отнюдь не те книги, которые большинство людей читало бы перед сном, она заметила на полке солидный том под названием «Die Schlaflosigkeit», что, как она подозревала, означало «бессонница». Ее, засыпающую сном ребенка, такие темы не интересовали; она вообще считала, что во многом проблема бессонницы – вопрос внушения, так что она равнодушно сдвинула том в сторону. Сразу за ним попался роман Альфонса Доде «Сафо». Если бы она приехала сюда, чтобы подучить французский, а не отдохнуть, возможно, стоило бы за нее взяться.
Попрощавшись с Генри перед отъездом из Совастада, Маргарет рискнула преодолеть культурный барьер и купить себе пару строгих зеленых бриджей – темных, как хвойные деревья, – а также рубашку цвета кофе, светло-зеленый анорак[108] и пару крепких башмаков. По английским меркам она явно была старовата для таких нарядов – но Маргарет решила, что в эти два дня сменит британский стандарт на лесной, при котором лишь скалам да рощам будет дозволено судить ее внешний вид.
Снова почувствовав себя почти что маленькой девочкой, она бросилась на большую двуспальную кровать, устроилась поудобнее, вытянув ноги, и написала три веселых письма своим детям – по одному на каждую школу-интернат, где они учились. Затем, к своему великому удивлению, она поняла, что горные воздух и солнце нагоняют на нее бесконтрольный сон.
Проснувшись, она поняла, что пропустила обед. Как странно – прошлой ночью она, как и всегда, спала долго и хорошо, хоть Генри, как обычно, ворочался и храпел. Даже и вспомнить не выходило, когда в последний раз ей случалось заснуть посреди дня – разве что в детстве, по указке взрослых. Насколько Маргарет запомнила, ей ничего не приснилось – на два с небольшим часа она просто выпала из течения жизни. «Это все потому, что я расслаблена», – думала Маргарет, не вполне отваживаясь допустить следующую мысль. «Это все облегчение»; «это красивая большая кровать» (Генри спал плохо и всегда настаивал на небольших кроватях – и она давно не спала по-другому); «это моя новая одежда»; «это солнце и горный воздух».
Особого голода Маргарет не испытывала, но понимала: если не съесть что-то сейчас, в привычное для организма время, потом она об этом пожалеет. Все равно еще предстояло прогуляться за марками всё для писем. Она застегнула куртку, подняла воротник рубашки, нанесла на губы тонкий слой помады и спустилась вниз, чувствуя себя странно во всех отношениях, но не плохо. Архитектура санатория для своего возраста сохранилась на диво прилично. Перила широкой лестницы поддерживали медные балясины – каждая при этом представляла статуэтку некой лесной нимфы, полуженщины-полудерева. Квадратный зал с высокими тонкими готическими окнами переливался многоцветьем из-за расписных витражей, изображавших все тех же нимф.
Она почти ожидала, вспоминая опыт в других европейских отелях, что кто-нибудь вот-вот подбежит и станет допытываться, почему она пропустила внесенный в счет обед, за который она бы все равно заплатила, по заведенному в их с Генри семействе принципу. Но здесь никто не стал заниматься подобными глупостями. Строго говоря, и некому было – даже стойка регистрации пустовала. И не слышно было пения птиц – хотя большие парадные двери стояли широко открытыми, отчего вестибюль напоминал храм. Снопы света, проходящие сквозь окна, заставляли нимф из витражей блуждать по белоснежным полотнам мощеного плиткой пола.
Маргарет подумала, что, даже пусть она и собиралась пообедать, вряд ли в этом получится преуспеть. При этой мысли она почувствовала себя какой-то опустошенной.
Она понадеялась, что застанет кого-нибудь на террасе – как когда впервые увидела подъезд к санаторию, – но и там никого не оказалось. Застыв на лестнице и глядя во все глаза на бескрайнее море залитой солнцем зелени – вид, несомненно, чарующий, пусть и слегка безрадостный, – она подставила лицо забравшемуся в самую вышину солнцу. В лесу оказалось очень даже тепло, и Маргарет, сняв куртку, заняла один из ярких стульев террасы, не зная, как быть дальше. Она заметила, что почти все окна в здании были широко открыты; вероятно, следствие санаторной функции курхауса. Еще она обратила внимание, что через террасу – и к этой, и к противоположной сторонам подъездной дороги – ведет тропинка, выходящая из леса по правую руку и уводящая в чащобы по левую.
Почему-то ей сразу вспомнились антикварные часы с движущимися фигурками. Вернее, не сами часы, а маленькая их деталь – стальной рельс, по которому фигурки ездят, если механизм завести.
