Вера Головачёва - Фантом является ночью

– Что ЭТО? – ответил он вопросом на вопрос.

– То, что заставило вас вскочить сейчас с постели так, словно вас водой окатили.

Родион облегченно выдохнул: нет, не знает.

– Не было никакой воды, – пробурчал в ответ Родион и встал одеваться. Не хотелось лишние минуты находиться рядом с этим человеком.

– А что же было? Огонь? – не отставал Афанасий Викторович.

У Родиона опять сжалось сердце. Хотелось понять, насколько осведомлен Афанасий Викторович о ночных происшествиях Родиона. Но лицо по-прежнему ничего не выражало. «Словно восковое», – подумалось мальчику. Его стал пугать странный разговор, затеянный мужчиной, и Родион, не отвечая, вышел из комнаты.

Ему еще повезло, что сегодня выходной, и родители с утра никуда не торопились. Иначе целый день Родиону пришлось бы провести в обществе двух самых ненавистных для него людей: Алисы и Афанасия Викторовича. Ну разве это жизнь?

Утром к завтраку сбежались все без разбора. И Афанасий Викторович уселся за стол, кстати, на любимое место отца. Даже Родион не позволял себе такого, а этот ничего, сидит и не краснеет. Что самое обидное, отец совсем не против, мирно примостился на табуретку рядом и не возмущается. А уж если говорить о Родионе, то он вообще кое-как воткнулся на угол стола. А все из-за того, что у некоторых родственниц слишком большие коляски.

Алиса, наконец-то дождавшись, когда ее станут слушать, болтала без умолку. Кстати, ничего, интересно рассказывала, порою даже смешно. Только Родион ее не слушал. Из принципа. Смотрел в свою тарелку с овсяными хлопьями и повторял про себя дурацкий детский стишок, лишь бы только не слышать этот неприятный голос:

"Я видел озеро в окне,Собаку в брюках на коне...

А голос у нее совсем и не неприятный. Ласковый, что ли?"

Родион тряхнул головой, отгоняя непрошенную мысль и, с ненавистью уставясь на Алису, с удвоенной энергией увлекся стихотворением:

"Я видел утку и лису,Что пироги пекли в лесу..."

Девочка заметила, что на нее не отрываясь смотрят, и повернулась к Родиону. Брови, как крылья птицы, чуть вздрогнули, оставив на лице недоумение и краску смущения. Алисе очень шло смущаться.

"...Как медвежонок туфли мерилИ как дурак всему поверил.По-моему что-то забыл".

У Родиона все мысли перемешались от этого чуть заметного взмаха бровей. Хлопья вдруг направились совсем не в то горло. Он закашлялся, заодно выругавшись на себя: «Нашел на кого засмотреться». Теперь Алиса, наверное, в душе посмеивается над ним. А может еще и подумает, что он в нее влюбился. Тоже, нашлась королева красоты.

– А коляску эту мне дед Лохмач подарил, – пришлось слушать Родиону. Со стихами он больше не рискнул экспериментировать. – Ему уже под девяносто лет, а все сам ходит.

– Зачем же деду нужна была коляска? – с интересом спросила мама.

– А он раньше на ней ездил. Деда Лохмача еще во Вторую Мировую контузило, да так, что пришлось сесть вот на нее, – Алиса хлопнула ладонью по подлокотнику, показывая, куда же сел после войны Лохмач. – Думали, насовсем. Врачи ему так и сказали: будет у тебя, говорят, персональный автомобиль на всю оставшуюся жизнь. Только дед Лохмач на ней и года не прокатал, сам ходить начал.

– Я давно говорю, врачам не стоит верить, – заметил отец, – ты их слушай и делай все наоборот. Здоровее останешься.

– Нет, здесь не врачи виноваты, – возразила Алиса. – Сам дед говорил, что они правильный диагноз ему поставили. Все дело в коляске. Особенная она.

– Как это? – у Родиона как-то вылетело из головы, что собирался он не только принципиально не слушать девчонку, но и не разговаривать с ней.

История с коляской его заинтересовала, и очень. А что, если Алиса на самом деле начнет ходить? Вылечится за счет него. А что, от такой коляски всего можно ожидать. Не даром же он уже чувствует, как у него ноги отнимаются. И подарит она потом ему свою коляску. Мол, катайся, твоя очередь.

– Дед Лохмач рассказывал, что коляска эта ему от знакомого одного досталась. Вроде, тот тоже когда-то не ходил, а потом, когда вылечился, отдал деду и говорит: «Возьми, она тебе поможет». Он и мне так сказал, когда подарил коляску.

– А ты и поверила, – усмехнулся Родион, покачиваясь на табурете. Он-то думал, здесь действительно какая-то особенность, какая-то загадка. А здесь простая благотворительность. – Неужели ж вы всему поверили? Упасть над вами можно, родичи.

– Можно и упасть, – двусмысленно отозвался Афанасий Викторович и посмотрел на табурет Родиона. Серьга блеснула.

Мальчик почему-то испугался этого взгляда, качнулся в сторону, словно уворачиваясь от него, и с грохотом растянулся на полу. Прямо около коляски. Ему почудилось, как от нее дохнуло жаром, а перед глазами мелькнули языки пламени. Запахло палеными волосами.

Родион вскочил быстро на ноги, и видения словно не бывало. Афанасий Викторович невозмутимо допивал свой чай, даже не глядя на него. Словно ничего и не случилось. Ужасно неудобно было перед родителями, перед девчонкой, которая видела его позорное падение. Все взоры были обращены к нему. Смотрели до обидного сострадательно. Захотелось крикнуть им что-то обидное, чтобы эта жалость в глазах исчезла. Чтобы его не принимали за маленького нерадивого мальчика, который даже на стуле сидеть не может.

– Скорее я разучусь ходить, чем ты научишься, – с обидой бросил он Алисе.

Теперь оставалось только гордо уйти, оставляя родственников и сиделку эту усатую переваривать информацию. Он круто развернулся и... Родион не мог понять, как он мог запутаться в собственных ногах. Буквально на ровном месте он растянулся на всю кухню. Опять почудилась гарь. В горле неприятно защекотало.

Он снова поднялся. После второго падения стыдно было и в глаза смотреть. Скорее в свою комнату, чтобы никто его не видел. Где бы он никого не видел. Он заторопился. И снова упал. Ноги просто подкосило.

Родион понял, что они отказываются его слушать.

Словно кто-то приказал обернуться, и Родион повиновался. Афанасий Викторович смотрел прямо на него. Никакой усмешки на его лице, ни жалости. Он словно взглядом говорил: «Ты прав, ты разучишься ходить».

«Вот в чем дело», – понял Родион, прислонясь спиною к стенке. Вспотевшая кожа особенно остро почувствовала холод камня.

Все дело в нем самом. Точнее, в его словах. Сначала он сказал, что лучше бы ему быть как прыщавый Антон. Потом. Что потом? Потом он пнул коляску и что-то ей сказал. Что же? Во сне он видел ее? Нет. Она его страшный сон. Вот! Затем назвал Афанасия Викторовича чертовым. Боже, зачем он так его назвал?

Короче говоря, все те недобрые слова, которые с горяча Родион бросал в адрес Алисы или ее коляски, сбывались. Только сбывались по-своему, не в пользу Родиона.