Счастливого дня пробуждения - Анастасия Калюжная
Сегодня доктор сидит за письменным столом с блокнотом и книгой, что-то рассчитывая на бумаге; успокаивающе шуршит его стальное перо. Я, устроившись на подоконнике, наслаждаюсь тёплым свежим сквозняком, гуляющим от окна и до двери. Ветер шевелит волосы, будто пытается погладить. Мы только что провели невероятно сложную аутопсию, где меня учили не только отсоединять ткани, но и сшивать их вновь. И теперь меня немного сморило.
Библиотека – единственное известное мне помещение, где окна открываются целиком. Отсюда видно весь залитый приветливым солнцем двор, хоть и так же, как и везде, только через решётку. И вдруг на периферии зрения у подножия дома я подмечаю какое-то движение, перевожу туда взгляд и… Это человек! Человек! Какая-то женщина! В длинном коричневом платье и косынке. Поспешно выходит из двери соседнего крыла и, озираясь, со всех ног бежит за угол.
Я приподнимаюсь на своём месте, вытягивая шею, затем взволнованно оборачиваюсь на доктора. Секунду что-то невразумительно мямлю, потому что от ступора мне и сказать-то нечего. А он поднимает задумчивый взгляд, который ещё застилает пелена проводимых в уме расчётов. Но постепенно взор его проясняется, и доктор вопросительно привстаёт из-за стола.
– Там, там! Там кто-то был! – Я тычу пальцем в окно. – Вон! Вон там! Женщина!
Доктор чуть сощуривается, заводя руки за спину, и подходит ко мне, пока я пытаюсь объяснить, кто там только что пробежал. Он кивает и, не говоря ни слова, покидает комнату.
– Николай! Николай! – слышу я его грозный голос из коридора. – Иди сюда немедленно!
Я слышу торопливые подволакивающиеся шаги и дисгармоничный звон ключей, слышу, как доктор просит старикана пока присмотреть за мной. А потом куда-то уходит, оставляя меня в недоумении и в компании Николая.
– Ну-ну, давай, нечего там прохлаждаться! – брюзжит он, выводя меня из библиотеки, и запирает дверь. – Опять с ногами на подоконнике! Мало я тебя колочу!
* * *
Здесь кто-то ещё живёт! Кто-то ещё есть в этом доме! Ну конечно, я ведь едва ли треть особняка знаю, а что и кто находится дальше больничного крыла и библиотеки, мне неведомо. Я даже до сих пор не знаю, как выглядит дом по ту сторону. Мне-то позволено гулять лишь на заднем дворе. Но ни на какие мои расспросы Николай отвечать не желает.
Однако кое-что ещё узнать удалось: как-то мне захотелось посмотреть, что будет, если я долго не буду спать. Конечно, из-за инъекции снотворного это было непросто, но выполнимо. И оказалось, что Николай, как и я, живёт в больничном крыле, та последняя запертая комната – его спальня. А значит, если я дождусь, когда он уснёт, я смогу взять его ключи и посмотреть, что ещё находится в особняке.
И смогу узнать, кто та женщина.
И вот ещё через пару дней я лежу, чувствуя, как неумолимо слипаются глаза, а в ушах уже звенят сонные мошки. Я пытаюсь удержаться на плаву, вычитая из тысячи по три, потом по шесть, потом по девять, потом снова по три, по шесть, и так по кругу. Вот, слышу, как щёлкает в коридоре выключатель, и тонкая полосочка света под дверью гаснет. Теперь можно встать – если ходить, то проще бороться со сном. Прохожу в ванную и тихонечко умываюсь ледяной водой, чтобы взбодриться. Брожу так по всей палате, медведем-шатуном болтаясь между койками, вывожу змейки вдоль прохода, уже добившись автоматизма сомнамбулы.
Кажется, прошло достаточно времени, моя тысяча уже ушла в минус. Я выскальзываю в коридор. Всё мучительно плывёт перед глазами, будто гравитация пытается меня надурить. Дохожу до комнаты Николая и прислушиваюсь – тишина. Легонько толкаю дверь, придумывая, что сказать, если старик вдруг проснётся. Голова тяжёлая и горячая, как наковальня.
Койка Николая ютится в самом уголке тесной комнатушки, больше похожей на подсобку: всюду вёдра, швабры, щётки, на батарее сушатся тряпки. Будто это они тут хозяева, а не старик. Замечаю, как в темноте в свете окна тускло поблёскивают колечки ключей на тумбе. Их-то мне и надо. Лёгкие сжимаются, от страха даже кажется, будто мне это только снится. Вслушиваюсь в размеренное дыхание Николая. Тяжёлые ключи звякают, заставляя меня мучительно медленно поднимать их в воздух.
Ох… Мой рисунок. Тут же, на тумбе, лежит и мой рисунок. Так Николай всё-таки его сохранил? Сердце робко ёкает: так для него подарок всё же что-то значил? И я чувствую себя ещё гаже оттого, что совершаю свой позорный поступок.
На самых кончиках пальцев я двигаюсь к выходу. Кажется, время замедлилось до того, что мгновения превратились в целые часы. И только когда дверь за мной закрывается, я выдыхаю. То, что течёт во мне вместо крови, набатом колотит по барабанным перепонкам. «Что ты творишь?» – кричит совесть. Мне кажется, я даже дышу слишком громко.
Я иду к выходу из коридора – знаю наверняка, какой ключ от этого замка, мне десятки раз доводилось видеть его, когда мы выходили на прогулки. Вот этот, почти чёрный, с фигурным ушком. Кажется, что ключ проворачивается с громкостью пушечного выстрела. Петли предательски скрипят, будто зовут на помощь.
Камень лестницы холодит голые ступни. Я отсчитываю ключи на связке – тридцать один. От чего десять из них, я знаю, а остальные? Кругом ещё так темно, что я передвигаюсь почти на ощупь. Спускаюсь на первый этаж и долго перебираю ключи, ища нужный.
Ну вот, провернулся! Я приоткрываю дверь и заглядываю внутрь – приглушённая тьма, только где-то горят редкие блёклые керосинки на консолях и комодах. Я крадусь мимо дверей – планировка тут сплошь незнакомая, путь петляет, как лабиринт. Стены обшиты снизу тёмными деревянными панелями, а сверху обклеены полосатыми зелёными обоями. В объёмных деревянных рамах я вижу сначала масляные пейзажи, а потом фотопортреты, на которых узнаю доктора и даже Николая.
Я подхожу ближе, разглядывая снимки в неверном свете далёкой лампы. Чёрно-белые, старые. Через своё отражение в стекле я вглядываюсь в молодого Николая: он ещё стоит прямо, уверенно, да и волосы не белые. Но смотрит он так же серьёзно и холодно, будто уже предчувствует свою старость. Есть что-то странное в его лице: оно как будто мне знакомо, но вовсе не потому, что я знаю Николая.
Вдруг я слышу шаги. Замираю, оглядываюсь, в панике пытаюсь сообразить, куда спрятаться. Заползаю за первую попавшуюся тумбочку, придумать ничего лучше не успеваю. По ковровой дорожке ко мне медленно и неотвратимо приближается пятно света, становится всё ярче и ярче, шаги – громче. Я сжимаюсь и зажмуриваюсь, будто это меня спасёт.
– Ох, Господи милостивый! – пугается женщина, вздрагивая и прижимая к груди руки. – А ты тут откуда?!
– Ой! П-простите! – Я вскакиваю и пячусь, мне смертельно страшно, хотя дама совсем не страшная, даже наоборот. И определённо та же, что и тогда внизу, во дворе. – Простите-простите! Пожалуйста, только не говорите обо мне никому! Не говорите Николаю! – слезливо умоляю я.
– Да кому же я скажу… – Она делает ко мне шажок и внимательно, жалостливо рассматривает моё лицо, пока я рассматриваю её. Женщина кажется мне очень красивой: у неё розовые щёки и мягкие круглые руки, совсем как с картинок. – Как тебя зовут, бедняжечка?
Я пожимаю плечами:
– У меня нет имени. Я эксперимент.
– Да, это я знаю… – кивает она, её голос будто тёплое полотенце.
– Так вы знаете? – не верю я. – Откуда?
Она на секунду заминается, быстро оглядывается, будто боится чего-то.
– Хорошо, что это я тебя нашла. Слушай-ка, лапушка, а как ты… – Тут же заметив связку ключей в моей руке, она печально качает головой, цыкает. – Ах ты воришка.
Я смущаюсь ещё больше, прячу связку за спину, запоздало пытаясь скрыть следы своего
