Душа для четверых - Ирина Родионова
Хотелось спать. Когда Дана впадала в спячку, объясняя это последствиями болезни, мама принималась рыдать без конца, а Аля становилась тихой и вяло ковырялась с куклами или ломала карандаши. Ради них с Лешкой надо было бежать на горку, за мукой и какао для пирожных, придумывать посиделки с газировкой при свете ночника и обещать выбраться на рыбалку – пусть Палыч делится блеснами и спиннингами, а может, вообще увяжется вместе с ними и внуков своих позовет…
Маше не нужно было бесконечно болтать, чтобы заполнить пустоту и тишину между ними, она просто шла рядом, поддержка и забота во плоти. Дана чувствовала себя так, будто ведет трех детей на горку, но третий ребенок, самый взрослый, искренне и сам хотел ей помочь.
Не доходя до остановки, они свернули во дворы, запетляли у забора детского сада, прошли ларек с дешевым пивом и обогнули немую черную стоянку. У мусорных баков громоздились живые елки, порыжевшие, осыпавшиеся, с прилипшим кое-где блестящим дождиком. Дана перебрала воспоминания, раздумывая, какие из них принадлежат мертвым старикам, а какие – ее собственные. Так и не разобралась, бросила это дело, зевнула.
К ним подбежала Аля:
– А давай елочки домой заберем! Им же холодно и грустно…
– Ага, и мусорные баки в придачу захватим, они тоже одинокие, – проскрипела Дана.
– Им же, наоборот, вместе хорошо! – вмешалась Маша. – Они тут, как в лесу, общаются и смеются, когда никто не видит. Их потом в машину сложат и отвезут за город, снова высадят в лунки, на следующий год. Зачем нам елочки разлучать?
Аля подумала над ее словами и, довольно кивнув, успокоилась. Она снова умчалась к брату, а Дана подумала, что если бы и она так ловко управлялась с малышней, то им всем жилось бы куда легче.
На небольшой ледяной горке, которую местные жители заливали водой то из ведер, то из вытянутого из подвала поливочного шланга, было не протолкнуться – перекрикивались мамы и бабушки, пацаны постарше сшибали малышей с ледяных ступенек, и те сыпались рыдающими кеглями, кто-то спорил и дрался, кто-то плюхался на ледянку и летел, ни на кого не обращая внимания. Горку заливали до кустов, но дети раскатывали ее до дороги, и теперь у бордюра вечно курили папы, следили за машинами и оттаскивали с проезжей части чужих хохочущих детей.
Дана вручила Леше ледянку, кусок линолеума и первый на этот вечер пакет, поправила на Але шапку, выдала несколько инструкций и отправила с богом. По Маше было заметно, как ей тоже хочется влететь в разноцветную кучу крикливой малышни, но Дана отошла к дальней лавочке и уселась на снег, достала сворованные у Лешки сигареты. Маша смиренно пришла следом за ней и предложила Дане половинку яблочной пастилы.
– Ешь, чудо! Тут и одной-то мало.
– Но ты же…
– Но я же чего угодно могу слопать и не поперхнуться, а у тебя все не так просто. Ты шприц-ручку взяла?
Маша кивнула и сунула две половинки пастилы в рот, принялась рассасывать их в молчании. Дана глядела по сторонам, хотела заметить хоть что-то радостное, удивиться чему-то, прочувствовать. Но нет, все то же самое: ночь и зима, взгляду не на чем остановиться.
– Ты как вообще? – спросила Маша, дожевав пастилу. – Хочешь поговорить?
– О чем?
– Не знаю. Обо всем. Это же тяжело, наверное…
– У тебя умирал кто-нибудь из близких?
– Хомячок. Ну, и родители, но я тогда совсем маленькая была, ничего о них не помню… А еще в школе один парень недавно погиб, но мы не общались.
Лоб ее под высоко сдвинутой шапкой прорезало морщиной – кажется, она и сама застыдилась того, что первой вспомнила о смерти хомячка, а не родителей. Дана знала, что семья у Маши хорошая, почти как родная, – разве что тетка Оксана со стороны казалась ледяной, неприступной, но Маша никогда на нее не жаловалась, а приемного отца и вовсе называла папой, кажется, ничуть в этом не сомневаясь. Трагическая смерть родителей случилась так давно, что просто превратилась в очередной факт Машиной биографии – поскорее бы это произошло и с самой Даной.
– И каково это?.. Ну, хоронить. – Маша выждала паузу, собираясь с силами.
– Удивительно приятно и легко, – съязвила Дана и достала новую сигарету.
Все воспоминания о том вечере остались у нее смазанными, будто она получила их от очередного мертвеца. Стоило чуть поправиться, как Дана принялась писать Палычу почти каждый день, требуя новые заказы. Палыч злился – то нет столько работы, то выходной у него, то ты вообще видела время… Дана забивала голову чужими эмоциями и выпытывала у Галки, как идет ее избавление от приставучего старика, но Галка заперлась внутри себя и не была настроена на общение. Дана считала своим долгом постоянно напоминать ей, что готова прийти на помощь – ты только зови.
Галка не звала.
А тогда Дана металась по подъезду, звонила во все квартиры, и никто ей не открывал. Она захлебывалась слезами, уверенная, что теперь-то отец непременно умрет, потому что она не справилась, не смогла, – ей хотелось вернуться за топором и вскрыть соседские двери, где люди спокойно ужинали и смотрели вечерний выпуск новостей, не реагируя на подпрыгивающую от грохота дверь. Слезы текли сами собой, будто что-то отдельное от Даны, и она не обращала на них внимания.
Она все же нашла двух человек, жилистого бодрого пенсионера и мужичка с первого этажа, который всегда вежливо кивал на Данины «здравствуйте». Отца переложили на одеяло, сверху устроили документы. Пластиковая маска на папином подбородке едва запотевала от слабого дыхания.
– Ты больная, никуда не поедешь, – распорядилась Анна Петровна и записала ее телефон. – Дома сиди и жди, а я позвоню, если что-то изменится.
Они уехали, и вежливый сосед минут через пять принес одеяло обратно. Дана побоялась звонить маме, а ближе к ночи отыскала в интернете номер приемного покоя и позвонила узнать о состоянии отца. Его положили в реанимацию, подключили к ИВЛ.
– Стабильно тяжелое, – бросили ей и бросили трубку.
Дана набрала маму и сказала спокойно:
– Папу положили в больницу, все стабильно, лечат.
– Ну и хорошо, – вздохнула мама.
И ничего больше. Дана не спрашивала потом,
