Душа для четверых - Ирина Родионова
С Галкой они едва общались – та сыпала остротами к месту и не к месту, ненароком умудряясь зацепить Дану так глубоко, что до сих пор саднило. Они перебрасывались ничего не значащими эсэмэсками, разбирали пустые неуютные комнаты в коммуналках и общагах – после новогодних праздников их стало непривычно много, – но такой искренности, как в ту далекую ночь, больше не появлялось.
Зато Маша навязывалась, надоедала. Дана подумывала уже наплевать на свое доброе сердце и послать ее куда подальше, чтобы не лезла со своим показным сочувствием, но выяснилось вдруг, что Маша удивительно уживается с мелкими. Сама сущий ребенок в душе, Маша придумывала странные, но обожаемые Алей игры, и даже Лешка в ее компании как будто бы чуть оттаивал и внимательно прислушивался, кивал, показывал ей что-то в телефоне. В Дане даже шевельнулась глупая, слепая ревность, но это чувство быстро прошло, и теперь она сама раз за разом звала Машу то в гости, то погулять, то на горку выбраться.
Лешка обещал вернуться для этой прогулки – может, румяная и щекастая Маша просто нравилась ему в первой его горячей и непонятной симпатии, и Дана не мешала им, просто удивленно поглядывала со стороны. Брат взрослел – над губой у него пробились светлые, едва заметные усики, глаза стали серьезными, печальными, и в тени длинных ресниц они горели будто бы одной-единственной, отнюдь не веселой мыслью. Дана как-то сказала ему после очередной ссоры-драки в школе, что все равно будет рядом и все равно поможет, стоит ему только попросить.
Брат фыркнул, но запомнил, – это она знала наверняка.
Аля запуталась в колготках и с грохотом повалилась на пол. Мама и не вздрогнула, а в стуке ее толстых спиц послышалось что-то костяное, будто бы ворона клювом ударила в окно. Дана со вздохом взяла из вазочки мягко-теплый мандарин, сунула его Але и потянулась за колготками:
– Давай сюда.
Аля заискивающе улыбнулась ей.
По младшей сестре, казалось, вся эта суматоха ударила меньше всего, но это только на первый взгляд. Аля вечным хвостиком следовала за Даной: поджидала ее у туалета, караулила после ванной, а на ночь снова натягивала подгузники и сразу же пряталась под одеяло, стесняясь своей шуршащей белизны. Дана натянула на нее болоньевые штаны и свитер, переплела одну из косичек. Щелкнула по носу:
– Хоть подышим с тобой.
И Аля, эта болтушка и егоза, замерла, зажмурилась, будто хотела потянуть это маленькое счастье подольше. Дана подумала, что чувство вины – ее единственный спутник на сегодняшний день.
Маша ждала внизу, сидела на занесенной снегом лавочке, подложив дешевенькую кислотно-розовую ледянку, которая лопнет после первых же двух прокаток с ледяной бугристой горки, и улыбалась во весь рот. Дана обрадовалась ей, слабо так, эхом, но обрадовалась, и еще больше обрадовалась этому чувству – значит, что-то осталось у нее внутри. Помимо ледянки, они раздобыли кусок одеревеневшего на морозе старого линолеума, несколько крепких пакетов с жесткими ручками и вручили все это добро важной Але.
Рядом с Машей уже сидел Лешка и, отчаянно взмахивая рукой, рассказывал о чем-то школьном. Заметив старшую сестру, он густо покраснел, и кончик его замерзшего носа цветом слился с щеками. Дана сделала вид, что ничего не заметила.
– Идем?
– Идем! – Аля со всех ног бросилась к остановке.
Лешка побежал за ней. Маша мягко кивнула в знак приветствия и пошла рядом с Даной, медленно, проделывая в нетронутом снегу большие кратеры-лунки. Она сразу же тяжело задышала, словно утомилась от дороги.
Дана вытащила из кармана прямоугольник яблочной пастилы:
– Можно тебе? Или дразню?..
Маша схватила пастилу с такой резвостью, что и сама застеснялась этого, – будь у нее вместо пальцев зубы, Дана запросто осталась бы без руки. Машины глаза полыхнули голодом, а Дана, снова напуская на себя равнодушный вид, выдохнула облачко пара:
– Тебя пакет дома ждет, я подкопила немного, ну и… Он уже третий, правда, те мы с мелкими схомячили, вкусно, хоть и кислятина. Подойдет?
– Да, – Маша руками в варежках пыталась разорвать упаковку. – Спасибо тебе.
– За пастилу-то? – Дана криво улыбнулась и спрятала подбородок в воротнике. Ей стало полегче от Машиной искренней, по-детски неприкрытой радости.
– Как твои сахара? – спросила она ради приличия.
– Плохо, – отмахнулась Маша. – Жру просто много, силы воли ни на что не хватает. Оксана говорит, что я такими темпами скоро в дирижабль превращусь.
– Дура твоя Оксана.
Помолчали. Маша подняла лицо к небу, которое почти никогда не бывало звездным, – его заволакивало дымом и выхлопными газами, перекрывало светом от фонарей, новых, светодиодных, которые установили по правой половине города, а потом будто бы устали и передумали. Вспомнилась Анна Ильинична и ее затянутый непроницаемой тьмой двор – совсем немного она не дожила до света, Дана даже как-то специально съездила проверить и по-старушечьи обрадовалась новому фонарю… Лешка с Алей шли чуть впереди, две мелкие фигурки на фоне бело-фиолетового снега, и ветви разросшихся, неухоженных деревьев над ними сплетались в резную арку. Дана недовольно поглядывала на мелких и переводила взгляд под ноги, на тропинку в желтых отметинах и крупинках горной пыли, вмерзшей в лед.
– Снежок… – Маша улыбалась. – Хорошо, да? Тепло. И снежинки сыплются.
Дана не замечала крупных хлопьев, которыми засыпало воротник, шапку, варежки. Она смотрела по сторонам, но видела только зиму и ночь. Она давно уже ничему не радовалась и ни от чего особенно не грустила, будто перегорела внутри мелкая лампочка, и больше такую не найдешь – отец пару лет назад пытался купить нужный светодиод в машину, но смог заказать его только за три тысячи километров от дома и радовался, как ненормальный, и даже был особенно ласковым к Лешке и Але. Дана вспомнила про машину – у матери не было прав, и теперь «шестерка» зарастала снегом на парковке, напоминая купленный по ошибке гроб, который так никому и не пригодился. Дана могла бы возить мелких
