Человек, обманувший дьявола. Неполживые истории - Михаил Юрьевич Харитонов
– Ты че, совсем дурак? – перебил Лаврентий. – То коммерция, а то – подзаработать. Коммерция – это эксплуатация труда, – уточнил он.
– Вот и мне кажется, что это эксплуатация труда. И что ты решил в барыги податься какие-то, – с самым сокрушенным видом сообщил Васечкин, внутренне ликуя. – Огорчил ты меня, Лаврентий. Я в тебя верил.
– Ты че, глумишься? – В голосе Лаврентия нарисовалась отчетливая угроза.
– Когда это я над тобой глумился? – в том же тоне ответил Петя. – Никогда, – сам же и ответил он. – Не было такого случая. Но мутными гешефтами я заниматься не буду, – нажал он на затертую мозоль в лаврентьевском мировоззрении: тот любил поговорить про жидов и пидоров. – И тебе не советую.
Ему очень хотелось добавить «а теперь извини, у меня срочный звонок», но Сталин это вовремя просек и слегка сжал ноги. Тогда Васечкин просто замолчал, держа трубку у уха.
– Вот, значит, как? – наконец сказал Лаврентий тяжелым голосом.
– А то есть как иначе-то? – картинно не понял его Васечкин.
Лаврентий, не прощаясь, бросил трубку.
Пожелай мне удачи
Меня зовут Надежда.
Я сижу с ногами – длинными, неудобно длинными – в кресле, кутаюсь в плед и тяну через трубочку сладкий белковый коктейль.
Моему телу семнадцать лет, душе – около двадцати. Я была извлечена из родильной камеры вчера и пришла в себя сегодня утром.
– Пей медленно, – велит тренер. – У тебя желудок ни разу не работал. Меконий вышел? – интересуется он.
– Вышел, – улыбаюсь я новенькими блестящими губами.
– У последней серии мекониевый илеус одиннадцать процентов случаев, – поясняет он. – Но это не муковисцидоз, а просто много эпителия, отсюда вязкость. Пей медленнее.
– Зачем такие ноги? – спрашиваю я, слизывая сладкие капли с верхней губы. – Мне с ними неудобно.
– Ноги снова в моде, пришлось на втором триместре переделывать. – Тренер прихлебывает из кружки что-то густое и темное, пахнущее смолой и пряностями. Пиво? Непохоже. Наверное, что-то новое. Вокруг очень много нового.
– Допила? Через десять минут секс, готовься. – Тренер встает, выходит из комнаты, оставляя недопитую кружку на столике.
Коктейль, конечно, с химией. Химия действует, внизу тяжелеет. Когда тренер возвращается – голый, красивый, – я уже готова.
Плеву мне удалили по ходу постродовой профилактики, так что все прошло гладко, хотя я ждала большего. Второй раз будет хорошо – если второй раз будет.
Не хочу умирать. Но придется, если Группа Крови окажется лучше.
Я мало знаю о Группе Крови. В моей памяти нет почти ничего о том, что произошло после 1975 года – только основные моменты, схема. Конкретика мешает аутентичности исполнения, а сейчас в моде аутентичность. Зато я знаю о Пахмутовой, Добронравове и Анне Герман. И, конечно, базовые вещи: кто я, мои права, ограничения, возможности и перспективы.
Я клон, как и все остальные жители Земли. Я создана по заказу фирмы «Мелодия» для участия в Московском песенном конкурсе. Это соревнование с открытым голосованием. Раньше голосовали по странам, но сейчас их нет. Есть что-то вроде наций, но не совсем. Какие-то сообщества, объединенные чем-то, о чем мне пока знать не нужно. Я чувствую это «не нужно» как мягкую холодную губку в голове, впитывающую любопытство. Потом все пойму. Если буду лучше, чем Группа Крови.
Я не женщина, которая поет. Я песня. Одна-единственная. Я сделана из нее и для нее. Звучит глупо, но это так. Иначе меня не стоило бы создавать.
Дело не в исполнении. Идеальное исполнение любой песни здесь доступно даже средненькому компьютеру. Как и все, что делают люди. Которые, по сути, давно не нужны. Никому, даже себе. Техника все делает лучше, бесконечно лучше нас.
Именно поэтому мы оставляем жизнь только лучшим. Завоевавшим право жить. Мы – общество чемпионов человеческой породы.
Это как спорт. Человек никогда не догонит лошадь, автомобиль – тем более. Именно поэтому люди бегут. Предельное усилие, удача и аплодисменты публики. Наши последние ценности. Других у человечества не осталось.
Может, их и не было.
Мне повезло. У меня пятьдесят процентов шанса. Другим давали меньше. Мой тренер – я знаю это, эти знания вложены в меня – победил в открытом конкурсе. Открытый конкурс – когда людям показывают новый выводок клонов и они выбирают одного, который останется. Без всяких правил, критериев, просто по своей прихоти. Этот чем-то понравился, его оставили. Остальные умерли через три дня, от яда в крови. Мы все рождаемся с ядом в крови. И лишь некоторые получают противоядие – те, кто победил. Он получил. И прожил эти три дня среди умирающих, каждый из которых имел право убить его. Но он выжил: им он тоже сумел понравиться.
Я пью воду. Вода вкуснее коктейля.
– Ну все, – говорит тренер. – Иди.
Он не желает удачи.
Я иду – по тому, что в 1975 году называлось бы улицей. Здесь это что-то сложное, похожее на перепутанные внутренности: серебристые полосы, тонкие красные линии над головой, вспышки света под ногами. Это не уродливо. Это красиво. Это так красиво, что я, пожалуй, потрачу последние три дня, чтобы смотреть на это.
Тут же отбрасываю эту мысль от себя, как пиявку. Я не буду жить три дня. Я побежду и буду жить вечно.
Ворота Концерт-Холла прекрасны. Глупо звучит, но это правда: они прекрасны. За ними – коридор, полный людей. Это те, кто пришел на конкурс. Совершенно бессмысленно: современные средства связи идеально воспроизводят абсолютно все. Кроме того, сюда очень, очень трудно попасть. Но мы же общество чемпионов. Поэтому желающие присутствовать на церемонии не переводятся. Кто-то заплатил огромные деньги за вход, а кто-то залез по отвесной стене Холла и проник сюда через вентиляционный ход. Может быть, кого-то из них потом накажут, но сейчас они – победители.
Я не вижу их. Между нами стена: они уже победили, а я нет. Еще нет.
Я иду. Я знаю, куда я иду.
Вот она, лестница из твердого пламени. И на ней – черная фигура, абсолютно черная, настолько, что не видно никаких деталей – просто силуэт, прорезь тьмы. Которую я сначала принимаю за архитектурное украшение.
Но тут платок – это был, оказывается, огромный платок – падает, и я вижу Группу Крови.
Она ниже меня. И меньше похожа на человека. Желтоватая кожа, рысьи глаза, вертикальные зрачки. Мелкие острые зубки. Она полностью обнажена. Каменная грудь с торчащими черными сосками. Плоский живот, как у морского ската. Я пытаюсь что-нибудь вспомнить о морском скате, но не успеваю – меняется свет, и
