Витус Вагнер - Дети пространства
Можно вот родителей Труди попросить.
— Так назначат, или можно попросить? — не поняла Эмилия.
— Ну если приходишь вместе со взрослым, и говоришь: «вот это мой опекун», никто от добра добра искать не будет. А так назначат кого-нибудь.
— Ну вот что с ты с ними будешь делать? — вздохнула Эмилия.
— Что делать, что делать? Отпустить, — не менее тяжело вздохнула Жанна. — Всё равно ведь вылетят из гнезда. Не сейчас, так через пять лет, не через пять, так через десять.
— Вам хорошо, вас всё равно двое. А я с кем останусь.
— Так, — сказала Жанна. — Мишель, иди в свою комнату. Тут у нас слишком взрослый разговор начинается.
— В смысле, для тех у кого родительство сдано? — поинтересовался подросток уже в дверях. — Но у вас же тут ни одного эксперта по спейсианским обычаям не останется. Шварцвассеру что-ли позвоните.
— Вот, вырастила эксперта на свою голову, — вздохнула Рандью, когда дверь за её сыном закрылась.
— Мой такой же. Они как-то внезапно выросли. Когда Ганс приволок ту страховку, я ещё не понимала что весь мой мир переворачивается. А теперь… Была я мать-одиночка, инвалид, а теперь превратилась в какого-то совсем другого человека. И это всё сделал Ганс.
— Но ведь мир для тебя перевернулся с головы на ноги. Ты теперь молодая, здоровая женщина, которую ничто не связывает. Можно начинать жизнь заново. Может тебе тоже в какой-нибудь марсианский колледж поступить, у них там вроде берут взрослых, желающих получить новую специальность и за год-два переобучают.
— Это как-то уже слишком. Вроде мои старые навыки ещё не совсем заржавели. Но что же это получается, что родной сын выступил по отношению ко мне с позиции старшего, родителя.
Жанна охнула. Потом взяла себя в руки:
— Это, кстати ещё одна причина его отпустить. Насколько я помню курс психологии, ничего хорошего нет в том, чтобы в таком возрасте брать на себя роль родителя. Это потом может плохо сказаться на его отношениях со сверстниками. Пусть лучше поживет отдельно.
Ильма Лидсней, профессор этнографии
За столом в кают-компании «Ариадны» собрался весь экипаж, за исключением двоих вахтенных. Это был, вероятно, последний обед в этом рейсе. Через несколько часов корабль ляжет на орбиту вокруг Лемурии, надо будет сворачивать жилую палубу и садиться.
Члены экипажа уже испытывали радостное возбуждение от предстоящей встречи с родной планетой.
И тут капитан Захариос задался вопросом: А как быть с пассажиром?
Хочется всё-же показать землянину-журналисту родную планету во всей красе.
— А может быть попросим Ильму? — спросил радист. — Ей, наверное, самой интересно будет.
— Да она небось сидит в какой-нибудь очередной глуши, — отозвался старпом.
— А ты ей напиши. Может, до посадки успеет ответить.
— Кто такая Ильма? — заинтересовался Анджей, поскольку речь шла об его дальнейших планах.
— Ильма Линдсней, двоюродная сестра жены Серго, — показал капитан рукой на старпома. — Она профессор этнографии в Университете, и постоянно мотается по всей планете, и двум «A»[27] тоже. Если кто и знает на Му все места, которые стоит посмотреть, то это она.
— А мы все её знаем, — добавил радист, потому что нектон она тоже изучает. И мы как-то ей попались в качестве подопытных кроликов. Вот это женщина…
Ильма ответила на письмо довольно быстро. Как оказалось, она была дома, в Хиппе, университетском городке в трех часах езды на мотриссе от космопорта Му-сити, и в ближайшие три-четыре дня никуда в экспедицию не собиралась. В часовом поясе Му-сити в это время был вечер, поэтому она так быстро отреагировала на письмо — сидела за компьютером в момент его прихода.
Когда корабль совершил посадку, по корабельным часам был поздний вечер. А над бухтой Венёва, на берегах которой была расположена столица Лемурии, восходил Арктур.
Менять часовой пояс таким способом — когда отгулял целый день, и тут опять утро, Анджей любил меньше всего. Тем более, что поспать в космическом корабле перед посадкой совершенно нереально. Аврал, сворачивают жилую палубу, через салон то и дело проскальзывают члены экипажа, радиообмен с диспетчерами выведен на громкую связь. Потом атмосфера, перегрузки.
В какой-то довольно низкокачественной арктурианской книжке про первые межзвёздные перелёты, которую Анджей нашёл в у боцмана и от нечего делать читал во время полёта, была такая фраза: «… Когда расстояние до планеты превращается в высоту, и её атмосфера наваливается на грудь всей миллионотонной тяжестью…». Вот сейчас Анджей имел возможность ощутить это самое ощущение.
В общем, когда «Ариадна» уцепилась манипуляторами за палы пирса в порту Му-сити, он был готов к чему угодно, но только не к подвигам. А весь экипаж, почему-то ожидал от него, похоже, именно этого.
В результате, пришлось ему не ждать автобуса, ведущего к бордигаузу, как все, а топать между штабелями контейнеров к каким-то боковым воротам порта, где прямо рядом с забором была пассажирская железнодорожная станция. Потому что ему даже посмотрели в Сети расписание, и любезно сообщили, что до ближайшей мотриссы до университета всего пятнадцать минут.
Мотрисса оказалась здоровенным четырехвагонным сооружением, которое бы в Нижней Австрии вполне заслужило название поезда. Устроившись на мягком бархатном сиденье, он поставил будильник в наладоннике на момент за пять минут до прибытия, и заснул.
Проснувшись он почувствовал себя несколько бодрее, но и обстановка вокруг изменилась. Вместо бодрящей предрассветной прохлады, в безоблачном небе висел огромный шар Арктура, раза этак в два с половиной больше привычного Солнца и заливал платформу станции своими ослепительно белыми лучами. То есть, конечно, лучи Арктура должны быть чуть желтее, и чуть прохладнее Солнца, но глаза уже привыкли и разница была незаметной.
А тепла вполне хватало на то, чтобы питать всю эту буйную субтропическую растительность вокруг.
Анджей сверился с планом на экране своего наладонника и решительно направился по узкой, посыпанной щебнем дорожке, петлявшей под кронами редких деревьев среди аккуратно подстриженного газона.
Стоило ему отойти немного от станции, как среди деревьев начали мелькать небольшие домики. Даже по сравнению со старинными европейскими университетами, Лемурийский Университет в Хиппе производил впечатление какого-то игрушечного. Возможно, потому что маленькие корпуса не теснились вокруг узеньких средневековых улочек, а были рассеяны по огромному пространству, покрытому редколесьем.
На газоне, как это водится в таких местах, располагалось множество народу — кто читал новости, кто работал, кто общался усевшись в тесный кружок, кто играл в мяч. Правда, вблизи венского университета обычно на газоне можно увидеть студентов, то здесь возможностью рассесться или улечься на открытом воздухе пользовались люди всех возрастов.
Ну вот наконец и двухэтажный корпус с индексом GG4. Вот комната 112. Небольшая такая семинарская аудитория, наполовину заваленная всяким экспедиционным снаряжением. За столом сидит девушка в платье с открытыми плечами, и читает новости на огромном экране, висящем на стене вместо доски.
— Доброе утро, где я могу увидеть профессора Линдсней?
Девушка поворачивается к нему. У неё слегка продолговатый овал лица, наводящий на мысли о примеси восточной, персидской или бухарской крови, кожа светлая, хотя и загорелая, иссиня-черные волосы собраны в две тонкие косы, спускающиеся на грудь.
— Вы Анджей Краковски? Очень приятно, Ильма Линдсней это я.
Ещё несколько ничего незначащих реплик и Ильма развила бурную деятельность. Сумка Анджея была отправлена в кучу экспедиционного барахла, на двери появилась стандартная рельефная, отпечатанная на термопластовом фаббере табличка «профессор завтракает у Джошуа», и она потащила его куда-то через газон. Не прошло и пяти минут, как они приземлились в небольшом кафе.
— Джошуа, подай нам чашечку обычного капуччино и кружку предзащитного кофе! — скомандовала профессор Линдсней.
Заказ появился на столике почти мгновенно. Бармен, видимо был неплохим физиономистом и поставил изящную фарфоровую чашечку перед Ильмой, а огромную керамическую кружку перед Анджеем, глаза которого начинали опять слипаться.
— Пей, это местный фирменный рецепт, — Ильма перешла на ты уже на третьей реплике. — Тут часто бывает, когда за три дня до защиты, претендует человек на бакалавра, магистра или доктора, не готово ещё ничего и надо вкалывать круглые сутки. Вот для этой цели Джошуа варит этот фирменный кофе. Выпьешь, и двенадцать часов как новенький. Главное больше трёх суток на этом горючем не ездить, а то может плохо кончится.
Тут в кафе появилась высокая крепкая мулатка, почему-то с рыжими волосами.
