Душа для четверых - Ирина Родионова
Дыхание распирало грудь, застревало, хрустело ребрами.
Дана кинулась к отцу.
Мама, собравшись в груду костей и мяса, сидя закрывалась рукой. Отец стоял над ней, перегнувшись в поясе почти пополам, и лицо его наливалось фиолетовым, вспучивалось, чернело. Так работал гнев, помноженный на страхи, – всю дорогу до дома отец наверняка убеждал себя, что температура и першение в горле – это так, пустяки, закидоны слабого организма, но когда из-под контроля рванулась еще и мать…
Дана почти ударила его в лицо – надо бить в нос, хруст и льющаяся алая кровь, отец непременно замешкается или хотя бы удивится, но… Она встала в шаге от него, задыхаясь, и безвольно опустила руки. Дана почти с ненавистью поняла, что все повторяется, – она снова маленькая напуганная девочка, она ребенок, который нашкодил и на которого орет взбешенный отец с «расшатанными нервишками». Она не могла накинуться на него.
Не могла. Даже сейчас.
Отец смотрел на нее с прищуром, давай, мол, попробуй. Она могла бы держать в руках нож, топор или двустволку, хоть гранатомет, но от этого прищура невозможно было дернуться, вздохнуть, сопротивляться. Воздух не поступал через плотную маску, очки запотели. Отец оставался отцом, и она никогда не посмела бы с ним расправиться.
Мать не плакала, не стонала – просто глядела исподлобья, будто бы решаясь на рывок, на побег. На невыносимо долгое, тягучее мгновение они и застыли так, странная изуродованная семья, с презрением скользящая друг по другу взглядами, недвижимая, неспособная этот круг разорвать.
Первым взгляд отвел отец – Дана подумала поначалу, что ей послышалось.
– Да делайте вы что хотите, – отчетливо сказал он и ушел на кухню. Крепко, на тряпку, запер за собой дверь.
Дана переглянулась с матерью, но так и не смогла ничего сказать. В руке она сжимала охапку грязных бумажных салфеток – то ли думала ткнуть ими отцу в нос, то ли схватила первое попавшееся со стола, как оружие. Оружие не пригодилось. Может, отец прочел что-то в Даниных глазах. Может, его уже понемногу подтачивала болезнь.
Может, он просто, в конце концов, устал от себя самого.
– Чего ты сидишь?! – шепотом заорала Дана и поволокла мать наверх. – Бегите!
Вдвоем они собрали какие-то документы и заначки, мать бросила в трикотажную пыльную сумку зубные щетки и последний тюбик пасты, ворохом затолкнула трусы и лифчики, взяла зачем-то пульт от телевизора и спросила судорожно:
– Дети, вещи, как?
– Взяли. – Дана махнула рукой. – Вы же не на Северный полюс… Подожди!
Мать уже влезла в куртку и пыталась молнией попасть в замок, махратила края и так кривила лицо, будто вот-вот разрыдается. Передышка казалась им мнимой, заводящей отца на новую жестокость, они вздрагивали от любого скрипа в подъезде и метались по комнате, сшибая вещи и собственную решимость. Мать не отрывала взгляда от кухни – надо успеть дернуться, убежать, словно это игра какая-то, пятнашки…
Дана сунула матери в руки конверт с фиолетовой тюльпанной маркой, запахнула ее яркую куртку. Забормотала:
– Я хотела забрать маленьких и сбежать, копила деньги. Еще на карту тебе скину немного, на первое время хватит на еду. К Тане не ходите, снимите квартиру или нагрянь к кому-нибудь, чтобы он не нашел.
– Дана… – Мамин голос натянулся тонкой звенящей леской и лопнул, в благодарность мама крепко сжала Данино плечо.
Дана подтолкнула:
– Идите уже.
И Лешка, и Аля прижимались к входной двери, вслушивались в родительские крики. Дана отступила в прихожую, заметив две пары огромных, потрясенных глаз, – и улыбнулась, не зная, видно ли это под маской. Мать оглянулась на пороге, словно медля и не решаясь, снова глазами скользнула к кухонной двери, открыла рот, вздохнула. Сгребла детей свободной рукой.
– Звони, – сказала она на прощание, и Дана захлопнула за ними дверь.
Щелкнули замки один за другим, звякнула щеколда.
Ушли.
Думать о том, что с ней самой будет сегодня вечером, не хотелось. Из-под кухонной двери слабо тянуло запахом сигарет, и Дана с сожалением подумала, что тоже не отказалась бы перекурить. На нее напала слабость, затряслись руки, пересохло во рту. Осторожно, чтобы не потревожить тишину, которая пришла на смену крикам и сборам, Дана снова повесила в проходе простыню (хоть в этом и не было больше никакого толка), сняла маску с перчатками, съела пару зерен соленого арахиса – от мыслей о еде тошнило, но ей нужна была энергия. Только-только отступившая головная боль вернулась, и Дана поняла, что попросту не выдержит ожидания, – слушать, как отец ходит от газовой плиты к столу, как копит в себе бешенство, чтобы выместить его на дочери и спокойно завалиться спать; вздрагивать, оттягивать встречу… Пытка.
Вместо этого она упала на кресло и завернулась в одеяло – ледяные ладони и ступни замерзли почти до боли, а потом и вовсе заснула. Заснула почти мгновенно, крепко, наверняка.
Видимо, ее тело тоже мечтало о передышке.
За ночь она проснулась всего однажды – горел детский ночник на столе, и она по привычке прислушалась к дыханию брата и сестры, но ничего не услышала и переполошилась. В голову долго не возвращались мысли о вчерашнем вечере, а с воспоминаниями пришло и волнение – где они сейчас? Нашли ли жилье или сидят где-нибудь в подъезде на пакетах, пока мать, впервые решившаяся хоть на что-то в своей жизни, лупоглазо таращится по сторонам и не понимает, что ей делать?
Ни сил, ни воли позвонить у Даны не нашлось. Она так и лежала бы, бесконечно прокручивая себя в мясорубке этих мыслей, если бы не новый скрип половиц.
Отец вышел из кухни.
Она вся подобралась – сколько раз читала, что расслабленное тело легче принимает удары, и старалась даже, пробовала – да-да, вроде бы все было именно так, хотя тогда ведь отец пробьет глубже и будут болеть почки, как же там было-то, в самоучителях… Пока она в панике металась от одного варианта к другому, отец прошел в родительскую часть комнаты и упал на диван с тяжелым вздохом, будто надеялся выпустить и болезнь, и бессилие свое, глухое, лишенное ярости, завозился. Видимо, ничего не ушло – он поскрипел, поднялся и достал из шкафа одеяло, пропахшее лавандовыми таблетками от моли.
И все на этом?
Война закончилась, так и не начавшись.
С той поры они жили вдвоем.
Она иногда представляла себе, как это будет, если вдруг из квартиры пропадут все, кто
