Человек, обманувший дьявола. Неполживые истории - Михаил Юрьевич Харитонов
– Выпечка – это хорошо… – протянул Бурбайс. – А вот, кажется, Андрюша… Я на минуточку, – сказал он извиняющимся голосом. Через две секунды от него остались только полупустые бокалы, а сам он, сверкая набриолиненными волосами, о чем-то оживленно переговаривался с Андреем Кириешко.
Нарысская хищно, по-кошачьи, улыбнулась уголками рта. Она не сомневалась, что к концу оперы все, кому надо, будут в курсе. А вечером новость дойдет до дедушки. Что дает небольшое, но нужное пространство для маневра.
* * *
– Ты, значит, нашу Ксюшеньку обрюхатил, – дедушка Борис Николаевич скрестил перед собой огромные, тяжелые руки. Не руки, а лапы, подумал Сурчак. Этими лапами дедушка в свое время удержал самую большую в мире страну. И осторожно, как хрустальную вазу с химическими отходами внутри, передал кому следует. Передал первым, еще до пиндосов, китаез и разных прочих шведов. Анатолий Чингисович не особенно сомневался, что дедушка, будь на то его воля, был бы вполне способен взять да и открутить ему что-нибудь этими самыми лапами. В самом буквальном, неметафорическом смысле. Во времена дедушкиного царствования еще и не такое бывало.
Так или иначе, разговор следовало вести как можно осторожнее. Как-то так надо ответить, чтобы без подковырки, но и без вызова. Честно, но не глупо.
– Есть такое дело, – в конце концов выбрал выражение Анатолий, ожидая крика и стука кулаков по столу. Стол в охотничьем домике был сделан как раз в расчете на такие разговоры – палисандр, семнадцатого века, работа крепостного мастера. Старшие товарищи восстановили вещь, так что он теперь был как новенький.
Но кулак не упал на дерево. Вместо этого дедушка наградил Толика очень неприятным взглядом исподлобья.
– Дело, говоришь? Обоснуй, – потребовал он.
Толик сжался. Когда дедушка переходил на тот старый, подзабытый уже язык, это означало одно: все действительно очень серьезно.
– Только не звизди, что у вас любовь великая, – предупредил дедушка. – Я такие разговоры в рот…
Он осекся. Матюги в разговоре с полноправным членом сообщества означали штраф, не очень большой, но чувствительный. Хотя раньше дедушка легко позволял себе всякие, как он выражался, загогулины в этом жанре. «Похоже, приходится экономить», – не без злорадства подумал Анатолий Чингисович.
– Ксения, – начал Сурчак, тщательно подбирая слова на два тона выше заданного дедушкой, уходя в телевизионщину и официоз, – взрослая девушка, хотя и немного инфантильная. Но все наши дети немного инфантильные, мы же их оберегаем от лишнего… При нашем уровне медицины никаких проблем с беременностью и родами не будет. Она вообще ничего не почувствует. Заниматься ребенком тоже есть кому…
– Я звиздежа на сладкое не заказывал. Я сказал – обоснуй, – повторил Борис Николаевич. Его лицо – тяжелое, львиное, с седой гривой волос, – как бы выросло, надвинулось, хотя дед не двигался. «Умеет», – подумал Анатолий.
– Партия Нарысской, – начал с другого конца Сурчак, – хорошо повязалась с силовиками. Бутинские заделали Машу и укрепили свои позиции у Гейдеров. Семья ответила Ксенией, через которую повязалась с восточными кланами. У американских кланов вообще по двое, по трое – это нормально. У индусов даже по четверо, сам видел. Я понимаю, у них населения больше и договоренности лучше, но для моих это провал. Нас съедят первыми, когда дело дойдет до дележа остатков. Так что я имею право, так сказать, восстановить статус-кво.
Кулак грохнул по столешнице, да так, что палисандр хрустнул.
– Ваши – наши! – зарычал старик. – Ваши говенные тусовки! Вы тусуетесь, потому что я это разрешаю! Вы все без меня – ничто! Потому что только я решаю вопросы со старшими товарищами! И если я не решу вопрос, я не знаю, что будет!
– Вот именно. Вы решаете вопросы со старшими товарищами, вот и думайте, как быть. Я предлагал Семейству союз против силовиков и гейдеровцев. Вы тогда меня послали очень далеко. Так вот, сейчас нашим очень нужен союз с Семейством, – Сурчак говорил твердо и напористо. – Прочный союз. Скрепленный, типа, кровью. У меня не было другого выхода, Борис Николаевич.
– Союз с Семейством, говоришь? И ты думаешь, я тебе это прощу? – прошипел дедушка.
– Простите. Не сразу, но простите. У нас и вправду не было иного выхода. И вы, с вашим стратегическим умом, это понимаете лучше меня. Вы бы на моем месте поступили точно так же. Может быть, жестче.
– Жестче, говоришь? – Старик не принял лести. – Это мысль. Может, отправить тебя обратно, Толик?
Сурчак набычился. Дело принимало неприятный оборот – хотя нельзя сказать, что самый худший. Дедушка угрожает тем, чего не может выполнить – значит, у дедушки нет серьезных аргументов.
– Простите, Борис Николаевич, – тихо, но твердо сказал Сурчак, – но вы не можете отправить меня обратно. И насчет того, кто кому разрешает, это еще как посмотреть. Старшие товарищи договаривались с нами со всеми. Вы тут главный, но даже не можете лишить меня места. Ни меня, ни кого угодно из тех, кто заключал договор со старшими.
– Ты, дорогой мой, не все знаешь – чего я могу и чего не могу, – тихо сказал дедушка.
– Значит, – выжал из себя улыбку Сурчак, – я сильно ошибся по жизни. Отправь меня обратно, Борис. Попробуй. Если тебе разрешат. А если не разрешат, я раскачаю эту тему.
Молчание повисло в воздухе, как Саддам Хусейн в петле.
– Ладно, проехали. И чего ты хочешь за Ксюшкин аборт? – наконец спросил Борис Николаевич.
Сурчак нервно сглотнул. Он не ожидал такой легкой, мгновенной сдачи всех позиций. Это было не похоже на дедушку. Совершенно не похоже.
Тем не менее надо было играть дальше, и сценарий был известен заранее.
– Ничего, – улыбнулся он. – Совсем ничего. Я хочу, чтобы моя девочка родила нам здорового ребеночка. Наши ждут, что у нас будет молодежь. Я же не могу сдать своих. Своих мы не сдаем, на том и стоим.
– У меня ничего не осталось, – медленно проговорил старик. – Совсем ничего.
– Значит, Борис, ты много потратил на себя, – сделал вывод Сурчак, краешком сознания удивляясь собственной смелости. – Может быть, нам обратиться к старшим товарищам по поводу этой ситуации? Так сказать, созвать общее собрание?
На лбу старика, прямо под корнями белых волос, выступила капелька пота – одна-единственная, крохотная, лаконичная, как подпись под приговором.
– Хорошо, – сказал он, и сердце Анатолия Чингисовича полетело вниз, в пол, потому что он подумал, что дедушка и в самом деле
