Владимир Данихнов - Чужое
– Почему это? – возмутился Шилов и захотел дать Проненко в глаз, а потом передумал и чуть не заплакал, потому что понял, что тот говорит правду, снова возмутился и обернулся к Проненко, чтобы высказать ему в лицо все, что он о нем думает, но Проненко уже встал. Он брел вдоль обочины, сгорбившись, руки спрятав в карманы. Шилов глядел ему вслед и думал, что Проненко все-таки похож на корягу. А еще он думал, что может представить жителем этого города любого: и врунишку Федьку, и шумного Семеныча, а вот Проненко представить не может и не уверен, что Проненко не попал сюда по ошибке.
Глава четвертая
Шилов проснулся в своей кровати, увидел жирную зеленую муху, которая сидела на потолке, расправляя сверкающие в лунном свете крылышки, и долго вспоминал, что он в ней, в кровати этой, делает, но так и не вспомнил. Встал, шлепнул муху скрученной простыней, прошел на кухню, где, отфыркиваясь, умылся. Вода сняла головную боль, подлечила сухое горло, и Шилов смог, наконец, сообразить, что проснулся он не просто так и не из-за мухи, а оттого, что в окно стучали. Он подошел к окну, прижался к холодному стеклу носом, но никого не увидел. «Сон», – подумал Шилов. Отвернулся, стремясь быстрее возвратиться в кровать, но в окно опять стукнули. Шилов обернулся и вновь никого не увидел. За окном было черно.
– Что за чертовщина… – пробормотал раздраженный Шилов, силясь вспомнить, когда же он и, главное, как успел попасть в кровать. Он взглянул на часы, которые тикали на стене, и увидел что до рассвета еще полтора часа. Снова раздался стук. Шилов подошел к окну и хотел распахнуть его настежь, но увидел птицу с оранжевым опереньем, которая стучала клювом по стеклу, и осторожно приоткрыл правую створку. Птица нырнула в образовавшуюся щель, подлетела к нему и села на вытянутую руку. Шилов увидел, что к ее лапке капроновой ниткой привязана свернутая в трубочку записка.
Шилов отвязал записку и увидел на ней два слова: «Приходи. Дух». Шилов матюгнулся для порядка, но тут же начал искать одежду, потому что Духу отказать не мог, особенно после памятного посещения печального дома. Шилов оделся, глянул по пути в зеркало, поскреб пальцами щетину, с тоской посмотрел на бритвенный станок, лежащий на трюмо, но бриться передумал и вышел через заднюю дверь во двор.
По небу ползли косматые черные тучи, которые загораживали и луну, и звезды. Шилову стало зябко в легкой рубашке, но возвращаться он не хотел и упрямо тащил разбитое тело вперед. С подножья холма полюбовался на крест и силуэт Валерки, который в очередной раз взбирался на табурет. Шилов помахал ему рукой, а Валерка помахал в ответ и крикнул:
– Помоги, мля!
Шилов притворился, что не слышит, и пошел быстрее, руки засунув в карманы, а голову вжав в плечи, как трусливый зверь.
Дух сидел на скамейке у дверей и раскуривал трубку, набитую душистым яблочным табаком, а ноги, упакованные в вонючие портянки, вытягивал как обычно вперед и смотрел на Шилова с легкой усмешкой, как в прошлый раз, да и позапрошлый, впрочем, тоже.
– Что случилось? – спросил Шилов резко, потому что кривляния Духа и вонючие портянки ему порядком надоели. Он был настолько зол, что совсем не пугался шепота, доносящегося из окон, и стука ставен, хотя в этот раз дом выглядел еще страшнее из-за обложившей его темени, которую принесла приближающаяся гроза.
Дух кивнул ему, вытряхнул табачок из трубки, сунул трубку за пазуху и достал портсигар, открыл его, двумя пальцами извлек беломорину и предложил Шилову. Шилов отказываться не стал, присел рядом с Духом, и они закурили.
– Что случилось? – повторил Шилов.
– Да так… – протянул Дух и вдруг гаркнул: – А ну, лови, ёпт!
– Кого? – опешил Шилов и огляделся по сторонам.
– Ведьма в кустах! – Дух запустил в кусты смородины горящей папиросой. Окурок исчез в зарослях, в кустах зашумело, раздвинулись ветки, и быстрой тенью загадочная тварь скользнула над землей, вгрызлась в чернозем, разбрасывая грязь, и исчезла.
– Что это? – спросил Шилов севшим голосом. – Шахтер?
– Ведьма, хвост ей под ляжку. ДПИ. Дух Переизбытка Информации.
– Чего?
– Дух, говорю, Переизбытка Информации. На земле столько информации скопилось в последнее время, что ее попросту некуда девать, и она отлетает прямиком к нам.
– Угу, – буркнул Шилов, который ничего не понял.
– Темная ты, Шилов, личность.
– Ты за этим меня звал? О моей необразованности поговорить?
– Нет, – подумав, сказал Дух. – Я звал тебя помочь. Ты, Шилов, личность хоть и темная, но, как и я, ёпт, неординарная. Скажи мне, Шилов, ты знаешь, кто к нам в город попадает?
– К нам в город попадают плачущие и кроткие, алчущие правды и милостивые, изгнанные за правду и чистые сердцем, – отчеканил Шилов.
– Ну да, в общем-то. А еще нищие духом, которые живут на верхних этажах этого дома, и солдаты-миротворцы, которые живут на нижних.
– У печального дома есть нижние этажи?
– Их даже больше, чем верхних, – уверил его Дух, затянулся, выпустил очередное колечко в напитанный озоном воздух, а потом сказал, помявшись для порядка: – Вот в этом-то и проблема, Шилов. Давно к нам не попадают ни алчущие правды, ни кроткие, а изгнанных за правду хоть и отбавляй, да только правда у них неправильная какая-то, и изгоняют их обычно не отовсюду, а из одной-единственной страны. Солдат-миротворцев много, но толку от них? Большинство оседает на нижних этажах и выпустить их нет никакой возможности, потому что ведь порушат здесь все!
– И что?
– А то, господин Шилов, что неоткуда добродетельным горожанам браться, которые бы в геликоптере летали! И вчера случилось такое, чего я ожидал и боялся: крылья прорезались у нищего духом. А это… это зло! Понимаешь?
– «Когда все узнают, что добро – это добро, тогда и возникает зло…»
– Да хватит уже своих мертвецов цитировать! Ты хоть понимаешь, какая хрень произошла? Просекаешь?
Шилов молчал, не совсем разобравшись, что хочет сказать Дух, а потом, кажется, понял и посмотрел на Духа со страхом. Он вспомнил Сонечкиного сына и тонкую струйку слюны, протянувшуюся из его рта; представил, как распахивается халат Сонечкиного сына, и оседает на пол ненужным тряпьем, как вырастают за спиной умалишенного старика два огромных крыла, и видна дряблая желтая кожа, а старые глаза горят как у полудохлой кошки.
– Ты понял, господин Шилов, – кивнул Дух, задрал штанину, почесал голень и выплюнул сигарету в кусты – оттуда выскользнула и умчалась в землю очередная информационная ведьма.
– И что делать?
– «И что делать?» – передразнил его Дух и вытащил из-за пазухи сигарету. – Не знаю я, что делать, ёпт. Вот только дело это оставлять нельзя, никак нельзя, господин Шилов!
Ветер шуршал травой, приносил тоскливые голоса из-за холмов, играл листьями и сухим бурьяном, распространял вокруг запахи ароматных трав. Ветер, будто насмехаясь над Шиловым, кидал сор ему в лицо, и убегал, улетал, уносился, а Шилов утирал испарину, выступившую на лбу, и думал, как же много он еще не знает о родном городе. Он посмотрел на небо и увидел падающую звезду, и длинный шлейф из маленьких быстро гаснущих звездочек за ней. Шилов внезапно вспомнил слова дедушки, старого доброго дедушки, который однажды посадил внука на колени и сказал, что падающая звезда – это душа умершего ангела. Маленький Шилов спросил, как такое может быть, что ангелы умирают, но дедушка не ответил. Он, глупый мальчишка, повернулся и увидел, что по морщинистому лицу деда ползут, словно муравьи, слезинки. Он коснулся дедушкиной щеки, коснулся слезинки, и она осталась на его пальце. Он поднес палец ко рту и попробовал слезинку на вкус, а она оказалась соленой как море, в которое, наверное, падают ангелы, чтобы затушить огонь, горящий в умирающих сердцах. Дедушка шмыгнул носом смущенно и пробасил, мол, глупости, в глаз что-то попало, а ангелы, конечно, не умирают, потому что Бог совсем рядом с ними, а те, кто рядом с Богом и не покидают его, не умрут никогда.
– Выход есть, но мне, Шилов, понадобится твоя помощь.
– Помощь?
– Да, помощь, – сказал Дух, затянулся и скривился. Наклонился, вмял бычок в ножку скамейки и сказал:
– Ненавижу сигареты, ёпт. Лучше трубки вишневого дерева ничего нет.
– Что надо делать?
– Я тебе скажу что, – сказал Дух, доставая трубку вишневого дерева. – Но запомни: ты никому и никогда не должен этого рассказывать.
Они вошли в дом, когда снаружи начался дождь, который сначала был совсем слабый, но с каждой минутой усиливался. Ветер дул все резче и бил по стенам яростнее. Гремел гром, и электрические лампочки мигали в унисон ударам, а Шилов вздрагивал и смотрел на картины, которые висели на стенах, и теперь это были не натюрморты – яблоки, груши и виноград, и не пейзажи – реки, леса и озера, а одни только портреты людей в зловещих черных одеяниях. Они были на одно лицо, их бледная кожа, темные глаза и ядовитые улыбки наводили тоску на Шилова; ему казалось, что портреты следят за ним. Он отворачивался и смотрел в окна, смотрел на звенящие под напором стихии стекла, следил за каплями, которые прозрачными блинами размазывались по окнам. Капли совсем скоро слились в единый водяной поток, за которым не видно было ни неба, ни холма, ни гравийной дороги.
