Душа для четверых - Ирина Родионова
Галка дотянулась до телефона и написала, что Кристине надо бы нарисовать точно такую же картину (только без мам и котов), а потом торжественно вручить ее Палычу на день рождения, он наверняка взорвется от бешенства. Кристина прислала улыбающийся смайлик, и на этом их общение закончилось.
Галка чувствовала себя так, будто ей под ребра втолкнули грелку с горячей водой, – только жар этот был не от болезни и беспомощности, это было растекающееся тепло, от которого наконец-то захотелось улыбаться.
Михаил Федорович тем вечером так и не появился.
А вот следующий день напрочь пропал из Галкиной памяти, и она поняла, что война не окончена. Стыдно было за ту ночь с Даной – лучше бы они подрались или поцеловались, ей-богу, Галка с трудом продралась бы через кризис идентичности и другие психологические страдания, зато чуть выбралась бы из этой ямы с тоскливыми мыслями, которые приходилось рассортировывать в голове. Галка булькала воздухом вперемешку с зеленой тиной и лягушачьей икрой, но никак не могла задохнуться. Подруга писала и звонила, Галка отшучивалась, старалась быстрее закончить разговор. Дана пару раз даже прислала доставку продуктов, овощи и фрукты, но Галка из вредности перевела ей деньги на карточку, Дана вернула, но в конце концов Галка все же победила.
Уверяла себя, что она сильная и стойкая, пережила и рак у матери, и ее гибель, умудрилась до сих пор не вылететь из колледжа и работала по ночам, волонтерила и пыталась оставаться хорошим человеком. Разве есть шансы, что она не справится?
Стены в вытертых, выцветших обоях надоели ей до чертиков, и Галка, чуть сбив температуру и привыкнув смотреть на солнечный свет, кругло нарезанный занавеской в кружевах, решилась выйти на прогулку. Замоталась в шарф, как в кокон, прихватила несколько масок и нацепила мамин пуховик – он уже не пах ни ее духами, ни долгой болезнью. Столкнулась в подъезде с Лилией Адамовной – подумывала в прошлые дни купить вафельный торт и завалиться к ним с Иваном Петровичем на чай, отблагодарить, но заметила вытянувшееся белое лицо и поняла, что не выйдет. Соседка шарахнулась в угол, как от смерти, заслонилась красно-белым пакетом, а потом вдруг рассмеялась с облегчением:
– Я уж думала, все, мама твоя за мной пришла…
– Ей некогда, она ангелочков воспитывает, – сморщилась Галка в маску. – И вам здравствуйте.
Соседка прищурилась:
– Ты же больная, у тебя этот… вирус.
– А разве есть среди нас здоровые? – спросила Галка и, все же решив не рисковать здоровьем Лилии Адамовны, быстро сбежала по ступенькам. Вслед ей ударило дребезжанием:
– Я на тебя в Минздрав нажалуюсь, шмыгает! Лечиться надо, Галочка.
Улица стояла переполненной зимой: буксовали в глубоких колеях шипованные колеса, сыпался колючим серебром снег с голых тонких веток. Галка, задохнувшись, присела на заборчик палисадника и подышала обнаженным от маски ртом, успокоила занывшее сердце. Плоское белое солнце над подмороженным городом, ровно такие же замученные прохожие, свежесть – мир как будто и не изменился, а Галка думала, что его больше нет.
Но он был, и, пока Галка стояла на паузе, пока тонула в жалости к себе и в горе по матери, пока боролась с Михаилом Федоровичем (пусть и безуспешно), пока сдавалась под катком болезни, мир жил и радовался, спешил по своим делам, зарастал новогодними украшениями и инеем. Галка поднялась и нетвердо пошла по натоптанной тропе, зная, что ей рано выходить и что она до сих пор заразная, но если идти по улице, не дышать ни на кого, если хоть немного…
Впервые с кладбища Галка поняла, что не одна, – остались в мире еще люди, они все так же спешат по своим простым человеческим делам. Она долго шла по широкому проспекту, сидела на стылой лавочке, ни до чего не дотрагиваясь рукой, заворачивала в переулки, и, если ей навстречу попадались старички с мирными лицами или женщины со связкой детей в каждой руке, Галка отходила. Отворачивала лицо, натягивала маску, и люди косились на нее, но ни о чем не спрашивали. Порой на Галку совсем не обращали внимания, и она чувствовала себя нормальной, только вот эта режущая боль в глазах, эти текущие слезы, которые не вытереть пальцами…
Галка дошла до крошечного парка с замерзшим прудом-бассейном и упала на лавку, с трудом подавив желание полежать на рассыпчатом снегу и немного подремать. Парк стоял голым и пустым, совсем на себя непохожим: пару лет назад здесь вырубили все старые исполинские тополя и высадили по ноябрю хилые клены, которые или померзли, или не прижились. В декабрь парк больше напоминал непричесанный пустырь с редкими заколками фонарей и черно-стальных урн, врытых в землю, чтобы не унесли.
Галке было хорошо – она твердила себе это «хорошо», как заклинание, и отталкивала холодными ладонями чужую память. Михаил Федорович тоже заглядывал в этот заросший, неухоженный парк, плавал с Людоедиком в лодке – искусственный пруд зарос осклизлой травой, и отдыхающие упрямо взбивали водоросли и коричневую воду веслами. Людоедик сама покупала билеты, чтобы отец не ругался по поводу цен, и дремала на деревянной перекладине, вдыхая запахи ранней осени и греясь последним солнечным теплом.
– Это не мое, отстань, – шипела себе под нос Галка и прикидывала, не понадобится ли ей психиатр.
Пока она бубнила себе под нос, на пустой парковой тропинке появилась моложавая женщина в дутой спортивной куртке. Она походила вокруг лавочки и присела к Галке, вскинула на нее глаза почти без ресниц. Галка преувеличенно закашлялась, прикрыла лицо и маской, и ладонью, но женщина оказалась не из пугливых – улыбнулась сморщенными губами и приблизилась еще сильней. Лицо ее заросло будто младенческим, слабо подсвеченным пухом, отросшие брови торчали в разные стороны, а на щеке белел длинный тонкий шрам.
– Я больная, вы пересядьте лучше, – хрипло попросила Галка.
– А чего это, твоя лавочка? – Женщина не отрывала от нее взгляда и, стоило Галке приподняться, захлопотала: – Посиди, посиди со мной! Шустрая какая. На улице вирусами этими заболеть нельзя, я по телевизору слышала. И намордник у тебя чистенький, новый.
Галка упрямо отодвинулась на самый краешек, оперлась на ноги. Женщина жадно дышала морозом и разминала хрустящие пальцы.
– Учишься? Работаешь? – спросила она у Галки.
– И то и другое.
– А где, кем?
– На крановщицу, а работаю в кафе официанткой.
– Молодец. Молоденькая такая, трудолюбивая. Я раньше…
Галка скисла. Ей не хотелось выслушивать историю чужой жизни, тем более что такие женщины оказывались насмерть прилипчивыми – подсаживались в очередях в больнице, в автобусе, бормотали и хихикали, не дожидаясь
