Человек, обманувший дьявола. Неполживые истории - Михаил Юрьевич Харитонов
Дома я помылся и занялся готовкой. Сначала сделал себе яичницу и сожрал ее, запивая холодным пивом. Потом совсем было решил заняться говядиной, но после яичницы это было уже как бы и незачем. Помылся – без удовольствия, просто чтобы чем-то заняться. Работать не тянуло совершенно, то есть вообще. Все прочие занятия, которыми я обычно пытаюсь заполнить вечер после визита к Никитичу, тоже не задавались.
В общем, все симптомы были налицо, и я снова позвонил Лусе.
* * *
– Ну и дальше чего? Кто сделал ту лопату? – Луська Атлипецкая забилась в кресло, подобрав тощие ноги. На коленке багровела здоровенная ссадина – похоже, она опять гоняла на скутере.
– Дальше-дальше, – вздохнул я, пытаясь хоть как-то устроиться на заваленной книгами кушетке. Гора замусоленных словарей, переложенная кипами расползающихся корректур, опасно дрогнула и попыталась было стечь на пол, но я вовремя вскочил и предотвратил падение.
– Ты не сиди там, – скомандовала Луська. – Иди пока сюда. Пойду кофе тебе сварю с коркой апельсинной.
Я смущенно поблагодарил и послушался, потому что спорить бесполезно: если уж Луся что-то собралась сделать, она это обязательно делает. Она это объясняет литвинским норовом, хотя мне это больше напоминает некрасовские стихи про русского мужика, которому уж если втемяшится в башку какая блажь – колом ее оттудова не выбьешь. Луське вот тоже втемяшилось в голову несколько дурацких идей. Например, та, что я – не ее мужчина. Все попытки ее переубедить успеха не имели, хотя и отношений не испортили. Будем надеяться, что и не испортят, потому что попытки будут.
Если честно, я сам не понимаю, что в ней нашел. По всем раскладам, она совсем не моя женщина и уж точно не мой эротический идеал. Пятьдесят четыре килограмма костей, кое-как обтянутых смугловатой кожей, плоскость на месте сисек и полное отсутствие задницы, жиденькие серые волосенки, серые глаза, тонкие губы – бр-р-р. К тому же она вообще не очень любит мужчин, это мне рассказал пьяный Стэц перед отъездом в Воронеж. Мне хотелось его убить. Вместо этого я подливал ему водки. До сих пор помню, и до сих пор тошно.
Чтобы отвлечься от воспоминаний, я стал рассматривать Луськину комнату. Как всегда, в ней царил хаос. На подоконнике – сломанная кофеварка Nespresso, две грязные чашки, сливочник, принтер и зачем-то рулон туалетной бумаги. Со шкафа свешивалась какая-то недошитая Луськой эльфийская тряпка – что-то вроде мантии, перешитой из занавески. Под шкаф был задвинут маленький музыкальный центр и несколько книжек. На пыльном телевизоре стояли три разноцветные чайные чашки с белыми нитяными хвостиками от пакетиков – я был готов поспорить на что угодно, что одна была сегодняшней, вторая вчерашней, а третья позавчерашней. Книжная полка, которую когда-то присобачил к стене Стэц, была уставлена сверху стаканчиками для карандашей и фломастеров, стопками сиди-дисков и бетакамовской кассетой с наклейкой «Стары Ольса 2009».
А на полу, прямо передо мной, лежал обложкой кверху англо-норвежский словарь. Я его поднял, убедился, что он открыт на слове «butch», это мне показалось глупым и несправедливым.
Из кухни донесся ультразвуковой вопль Луськи. Я вскочил, и тут появилась она сама, с виноватой мордочкой и дымящейся джезвой в руках.
– Я на зажигалку наступила, – сообщила она, страдальчески морщась. – И твой кофе пролился немножко.
– Какую зажигалку? – не понял я.
– Зеленую, – кротко, снисходя к моей недогадливости, сообщила Луська.
Я включил голову. Луська курила, а зажигалки разбрасывала по всей квартире. На кухне их было особенно много. Видимо, они там еще не кончились. В общем, понятно.
От кофе осталась одна бурда и немножко жидкости. Я поставил чашку на широкий кожаный подлокотник – отстаиваться. Луська тем временем вспорхнула на кушетку, умудрившись вписаться среди бумажных развалин.
Я попал в затруднительное положение. Если я признаюсь, что Никитич мне так ничего толком и не объяснил, Луське станет скучно. И она меня прогонит, как всегда, когда ей со мной скучно или я начинаю приставать. Значит, мне нужно что-то срочно придумать. Беда в том, что ничего особенно интересного в голове не появлялось. Но и тянуть было нельзя.
– Это очень древняя вещь, – начал я импровизировать. – Древнее Египта, древнее Микен. Ее создали… – тут я все-таки немножко задумался, – в Атлантиде. То есть в том месте, которое сейчас называют Атлантидой. Там существовала высокоразвитая цивилизация, у них были такие технологии, которые нам не снились…
– Ниц, – решительно заявила Луська, вытягивая ноги. – Глупо.
– Почему? – не понял я.
– Потому что при технологиях зачем лопатой землю копать? Атланты землю лопатой копали?
– Атланты? – искренне удивился я. – Почему атланты? Люди копали, кто же еще…
Вот тут-то до меня наконец дошло, что я говорю и почему. Я почувствовал кончик нити на языке. Нужно было только не останавливаться, чтобы размотать весь клубочек.
– Труд сделал из обезьяны человека, – зачастил я. – Это вообще-то правда, только наоборот: люди были созданы из обезьян для того, чтобы они трудились. Мы были выведены атлантами, и они нас использовали в качестве рабов. Причем рабов, даже не ощущающих своего рабства. Обычные рабы могут восстать, возмутиться. Могут саботировать работу – ну, как римские рабы ломали плуги… Наконец, рабы просто плохо трудятся, потому что нет стимула. Но люди работали на атлантов по своему собственному желанию, с полной самоотдачей. Потому что им давали инструменты вроде этой лопаты. Инструменты, которые приносят радость. Чем больше ты работаешь, тем больше радости. Если бы я той лопатой помахал денька три, то меня уже ничего не интересовало бы – только копать. И чтобы не отняли лопату. Понимаешь?
Луська посмотрела на меня с интересом.
– Это как курить? – спросила она. – Никто не заставляет, самой хочется?
– Как наркотики, как алкоголь, только сильнее, – продолжал я, опасаясь упустить нить, – и в чем-то здоровее. Потому что работа кащейским инструментом дает не только физическое удовольствие, но и моральное, ты кажешься себе сильным, смелым, красивым… Даже не так – ты таким и становишься, пока работаешь…
– Как ты сказал? – заинтересовалась Луся. – Каким инструментом?
Я осекся. Нитка под языком вильнула, и я снова поймал кончик.
– Кащейским. Последних рабов атлантов на Руси называли кощеями.
– Я знаю русские сказки, – Луся осторожно улыбнулась, показав ровненькие беличьи зубки, – но не понимаю. Кащей – это такой злой старик, очень… сухоребрый, да?
– Вот уж что неудивительно. Ты на меня посмотри, – буркнул я. – Я килограммов десять потерял после такой работы. Теперь буду отъедаться.
– Не надо много есть, тебе идет, – серьезно сказала Луся, и я тут же решил, что сяду на диету. – Но ведь Кащей из сказки ничего не копал?
– Нет, не
