Райво Штулберг - Химеры просыпаются ночью

— Ты не пойдешь туда? — спросила мама, заглянув ко мне. — Поругались? — последнее прозвучало даже с какой-то радостной надеждой.

— Нет, мам, мы не поругались. Сегодня… она просто уехала к тетке, что ли. Или к кому-то там у них еще…

— Ну, ничего, и дома надо побыть. А то дом совсем забыл. Подруги еще будут, а мать у тебя одна. А подруги хвостом раз — и нет их. А мать тебя никогда не бросит и плохого не посоветует. Ты мать слушайся.

Ну, понесло ее на старые песни. Пришлось выслушивать. Тем не менее, на душе было гораздо легче, чем, например, вчера вечером, когда нужно было собираться, идти…

Но, когда уже ложился спать, стало жалко Людку: она меня ждала весь вечер; у окна, наверное, просидела, прислушивалась к шагам в подъезде… И я вот так поступил… Но успокоил свою совесть тем, что решил: завтра пойду во что бы то ни стало и чем-нибудь искуплю свою вину. Чем именно — пока не знал, но уснул именно с этими мыслями. И в то же время было что-то приятное в том, что заставил ее страдать.

С тем я проснулся. К уже, казалось бы, привычному утру примешалось новое ощущение, неуловимое, но такое притягательное. Она вчера страдала и страдала из-за меня. Значит, я что-то значу в ее жизни.

Но уже в троллейбусе подумалось: а вдруг не страдала? А что если ей тоже было приятно, что я не явился? Странно: отчего мне не пришло в голову сразу. Если надоело мне, то почему не может надоесть и ей? Если я был рад вчера остаться дома, то почему так же радостно не может быть и ей? А это нехорошо. Чего доброго, совсем отвыкнет от меня и разлюбит.

Вспомнились всякие рассказы о том, как мужья уезжали в командировки, а жены… Или как парни уходили в армию, а их девушки…

Захотелось немедленно видеть ее, чтобы узнать про реакцию на мое вчерашнее отсутствие. Но троллейбус плелся, казалось, целую вечность. А потом еще в училище Людку я так и не увидел. Будто невзначай, прошел мимо кабинета, в котором ее группа должна была быть по расписанию, но в дверной проем увидел совсем других людей. Так и просидел весь день в тревожном неведении.

Иногда мы встречались на переменах недалеко от лестницы, а потом это стало даже нашим почти обычным местом для встреч. Я несколько раз ходил туда, но, кроме пустой стены, не видел ничего. Вконец встревоженный, весь путь до дома только и думал о возможных причинах… Но признаваться в том, что настоящая причина — я, не хотелось. Я даже начал себя ругать за вчерашнюю слабость. А потом подумалось, что теперь прекрасно понимаю семейные пары, прожившие бок о бок годами. Если мне за полгода так пришлось, то что будет лет через пять-шесть! А ведь женятся на всю жизнь!

Неужели все так скучно и тоскливо? Неужели все обречены на такое? Неудивительно, что потом изменяют. И, кажется, я уже не осуждаю подобные измены.

А если приемся я, и она будет изменять?

Такое вполне возможно, если учитывать, что в последнее время наши отношения не отличались разнообразием. Если уж мне надоело…

И будто пелена спала: на этот раз стало совершенно очевидно, что и я надоел ей. И вчера она — так же была рада. А ведь во всем только я и виноват. Ну не будет же она, в самом деле, лезть целоваться первой. А я — а что я? А я не умею. Только и всего.

Надо будет сегодня, обязательно сегодня — исправить ситуацию. Иначе я потеряю ее навсегда. И больше никаких причин, чтоб не ходить. Теперь — каждый вечер! И надо быть веселым и умным, страстным и умелым, невозмутимым и чувственным. Всем этим придется быть, чтобы не наскучить, чтобы она поняла, что я — это самое лучшее и нужное, что только может произойти в ее жизни.

Только как, как это все осуществить? Ведь я даже целоваться не умею. Практически до восемнадцати лет дожил — а ни разу так и не поцеловался. Почему же у других уже давно все было? Почему до сих пор не случилось у меня?

Ответ я подозревал, но он казался мне мерзким и предательским. Предательским по отношению… к маме.

И я старательно отбрасывал этот вариант. Должно быть, есть еще причины, не такие поверхностные, а оттого более существенные. Но что толку до них докапываться, если все, что могло привести к существующему порядку вещей, уже минуло? Нужно не искать виноватых, а думать, как разрешить ситуацию в настоящем. Как мне думалось, это и есть единственно верный выход. Когда обожжешься, бесполезно винить утюг, надо лечить ожог. Но получается, что и о включенном утюге впоследствии не забывать. Следовательно, покопаться все же придется. Но тогда неизбежен тот грязный и предательский вывод… И решение: уйти от мамы и начать жить одному.

Покинуть ее? Со всеми проблемами оставить в одиночестве?

А куда идти? К тридцати годам, несомненно, будет своя квартира, работа самодостаточная. Но — это будет лишь к тридцати. А как быть до того момента?

И упрямая решимость возникла во мне: с сегодняшнего дня я буду делать так, чтобы все изменилось. И начну с того, что поцелую ее. Не завтра, не когда наступит «подходящий» момент, а — именно сегодня. И к черту стеснительность и страхи. Все когда-то целуются в первый раз. Если это происходит у всех, то случится и со мной, ничего ужасного не произойдет.

А потом… потом должен случиться новый вдох в наши отношения. И я ни за что не упущу ее.

Когда пришло время собираться, я особенно тщательно вычистил зубы и язык.

— Я вчера приболел что-то. Ноги, наверное, промочил.

И шмыгнул носом.

Мы стояли на лестничном пролете. Люда, вроде бы, не обиделась на вчерашнее, но и особенной радости от моего «внезапного» появления не читалось. Если бы не мой «прогул» вчера, вполне все сошло бы за обычный вечер. Но… будто бы что-то все-таки было не то. Неуловимое. Это нельзя обосновать конкретными словами, это просто чувствовалось. Взгляд вбок, немного не та интонация, напряженная поза.

— А я тебя сегодня в училище не видел.

— Искал, что ли?

И как-то это насмешливо прозвучало. Или только показалось?

Хотел сказать: «Да нет, просто…» Но вместо этого вдруг посмотрел ей прямо в глаза и выбросил:

— Да, искал.

— Вот, я тут. Можно теперь не искать.

На нее и прежде находили порой подобные настроения: когда будто бы все в порядке, но чувствуешь себя словно виноватым, словно постоянно что-то делаешь не то, либо вовсе делать ничего не нужно. А спрашивать напрямик бесполезно. «Все так, все в порядке, с чего ты взял, все замечательно…»

Подумал, что сегодня поцеловать не получится. Не тот момент. Или это все мои отговорки? Ладно, посмотрим, как будет сегодня дальше. Но от былого приподнято-решительного настроя не осталось и следа. И вообще, с наступлением весны все разваливалось на глазах — как тот снег, гниющий у подъезда. А я только смотрел на это и не мог ничего поделать.

— Я пойду, — вдруг сказала она. Я не верил своим ушам. Как это «пойду»! Я же только пришел, впереди еще три часа нашего времени! Признаться, от такого удара не нашелся, что ответить. Она, видимо, поняла мое молчание по-своему.

— Уроков на завтра много задано, реферат там еще уже неделю недоделан.

— Ладно. Пока.

Я развернулся и пошел прочь. Глупо, конечно. Но обида душила меня и ослепляла — почти физически.

Будто не могла свой реферат сделать раньше! И прежде никогда не жаловалась, что уроков много. Припомнился даже момент, из тех, первых дней, когда она со смехом сообщила, что прогуляла со мной весь вечер и забыла сделать русский. И только когда тетради сдавали, вспомнила.

Такая тоска навалилась сразу. Я остановился посреди улицы и поднял голову. Черное небо. Захотелось завыть в него, как в бесконечность, чтобы выпустить всю тоску и обиду в эту черноту.

И куда все ушло? Почему все проходит, оставляя только тоску по минувшему? Что-то явно не так в этом мире, не так устроен человек. Все неправильно. Все ложь.

Что бы я ни делал сегодня — все будет глупо.

Но зачем я вот так сразу ушел? Можно было расстаться по-хорошему.

Стоп. Я сам только что подумал это слово — «расстаться». Как это расстаться? Почему сразу расстаться? Еще же ничего не потеряно, мы не поругались, ничего особенного не произошло.

Почему все так криво сошлось в одном дне? Я не пришел — ну могу же я приболеть немного! И тут она сразу что-то… закапризничала. Связано это все или только совпадение? А вдруг…

Она сидит и ждет звонка в дверь. Меня нет. Минутная стрелка так медленно переваливает за цифры. Я должен был появиться еще полчаса назад, но я в это время смотрю телевизор и радуюсь, что не пошел. А она сидит и смотрит на свои часы в виде мишки; я бывал у нее в комнате, знаю эти часы. А меня нет уже час. Ей муторно и тоскливо, она вдруг встает, выходит из комнаты, одевается. Выходит на улицу и стоит, решая: идти ко мне или к подруге. Выбирает последнее.

А там — гулянка или какое-то празднование. Или что там у них может быть еще. И к ней подваливает смазливый, наглый хлыщ, сыплет сальные комплименты, едва прикрывая их маской галантности. Он, конечно, не будет долго раздумывать, прежде, чем обнять за талию, потрогать, поцеловать. Лезет к ней своим сочным ртом, пропахшим спиртом, она послушно отвечает. Потом они лапаются на диване.